Валерий Осипов - Неотправленное письмо [сборник]

— С мостом-то все-таки как быть? — спросил Родичев. — Скоро хлеб возить.

— Мост будет через три дня, — твердо сказал Колька.

— Сами сделаете?

— Сами.

— А материал где возьмешь?

— Найдем материал.

— Смотри, только не воровать, — засмеялся Родичев и, подмигнув, погрозил Кольке пальцем. — Ты откуда на целину приехал?

— Из Москвы.

— Кем там работал?

— Секретарем комсомола на заводе.

— Член партии?

— Да.

— Ну, вот видишь, Чугунков, — снова засмеялся Родичев. — Молодой коммунист, передовой парень, а развел анархию, словно батька Махно или басмач какой-нибудь допотопный.

— А вы побольше таких комиссий посылайте! — закричал на Родичева Колька. — Приехали как каратели: нам голову с плеч, сами портфель в зубы — и айда дальше на «газике»! Ни одного слова человеческого людям не сказали. «Мы, нижеподписавшиеся!..»

— У них свои заботы, — заметил Родичев.

— Собачьи это заботы! Облаяли народ и укатили! А ребятам что было делать?.. Еще когда пахать начинали, когда про сушь ничего слышно не было, еще тогда жратву через два дня на третий привозили. Но тогда хоть на осень надеялись, на урожай. А теперь на что? На акт, на бумажку — «мы, нижеподписавшиеся…» Вот и дрогнули ребята, вот и побежали!

Родичев молча слушал Кольку.

— А мне как в сердце шепнул кто-то: не пускай! Временное это. Надо только удержать их. Ну и сыпанул я к мосту.

— Может быть, ты и прав, — задумчиво сказал Родичев. — В твоем возрасте я, наверное, тоже попер бы на амбразуру.

— Хорошие же ребята, просто голову потеряли! — горячился Колька. — Если бы уехали они, я бы не простил себе этого! Мы в дороге, когда ехали сюда, двадцать блатняков прямо из эшелона в милицию отправили. Так тех не жалко было. Тем на целине делать нечего! А тут самый цвет, самые отборные дрогнули! В Москве они привыкли пижонами ходить: в президиумах сидели, на пленумах заседали. Там комсомольской работой можно было в костюмчиках заниматься, в ботиночках узконосых. А здесь навоз, грязь, трактора ломаются, запчастей нету — ну вот и не выдержали… Так разве за таких ребят, за их минутную слабость одного моста жалко? Да я бы десять мостов на их дороге сломал, только бы в этот день их остановить, только бы в этой панике дать им три минуты на раздумье, чтобы можно было с мыслями собраться. Они ведь городские, они ведь на земле-то не умеют жить, в сапогах да в телогрейках ходить не привыкли…

Колька дышал часто, говорил беспорядочно, громко, взволнованно блестел глазами, облизывал пересохшие губы.

— Они меня возле этого моста бить собрались, кое-какая шпана в совхозе еще осталась. Так там девчушка одна с нашего завода, Верка Звягина, выбежала вперед, загородила меня… А, да что там говорить!

Он поискал глазами графин с водой, налил полный стакан, выпил залпом.

— Ладно, Чугунков, — сказал Родичев, бросая на стол карандаш, — восстановите мост через три дня, никто и вспоминать об этой истории никогда не будет. Так что считай, что съездил ты в район не напрасно.

— А я вовсе и не для этого к вам приехал, — усмехнулся Колька.

— Как не для этого? — насторожился Родичев. — А для чего же тогда? Чего ты там еще натворил?

— Мне дом нужен, — сказал Колька и посмотрел на Родичева исподлобья, снизу вверх.

— Какой еще дом?

— Сборно-щитовой. Нам райком партии один четырехквартирный дом выделил.

Часы на стене тикали все громче и громче. Желтый латунный маятник болтался из стороны в сторону, раздражая своей ритмичностью и аккуратностью.

Родичев посмотрел на Кольку и вытащил из пластмассового стаканчика еще один остро заточенный цветной карандаш.

— А мы вас в этом году, — сказал он наконец и подмигнул родинкой, — откровенно говоря, и не собирались застраивать.

Колька вздохнул, прищурился. Значит, не собирались? А знает ли этот Родичев с родинкой, что он, Чугунков, без дома отсюда не уедет? Что ему нельзя без дома в совхоз возвращаться? Что его жена в машине на станции ждет? Что у него семья будет? А какая может быть семья без дома?

— Вы когда хлеб сеете, когда зерно в землю бросаете, уход за ним делаете или нет?

— Ну, делаем, — откинулся Родичев на стуле.

— Значит, делаете. Значит, боитесь, что без ухода зерно вам урожая не даст, так, что ли?

— Ты куда это клонишь?

— А вот я куда клоню. Хлеба посеянные вы бороните, землю над ними рыхлите, чтобы легче им было на ноги вставать, в колос подниматься. Зеленя восходят, вы им скорее подкормку делаете, прополку, чтобы рост облегчить, от сорняков освободить.

— Ну?

— А почему же вы людей, как семечки, горстями в степь бросаете и безо всякого ухода оставляете? Почему же вы к людям хуже, чем к зерну, относитесь?

— Кто это — мы? — подмигнул Родичев и нахмурился. — Что это за обобщения? Ишь ты — «без уходу», «хуже, чем к зерну». А кто вам технику дает? Кто вас кормит-поит, у кого вы на руках, как дите малое, сидите, ни одного рубля еще не заработав?

— Мы не заработали? — набычился Колька. — А кто вам почти десять тысяч гектаров целяков распахал?

— Ваши гектары пока еще голыми внутри производства крутятся. Они еще на бюджете, как камень на шее, висят. Какой с них толк, если вы хлеба ни грамма не даете?

— А не будете совхоз в этом году застраивать, и в следующем ни грамма не получите!

— Получим!

— С кого? Кто вам в голой степи жить будет? Человека тоже на землю надо сажать, как зерно в пахоту. Ему тоже уход требуется. А вы этого не только не делаете, но даже и не собираетесь делать!

— Ну ладно, хватит меня агитировать, хватит учить, — разозлился Родичев. — Молодой еще.

— А я не учу, я свое требую.

— Своего у вас тут пока еще нету ничего. Свое в Москве осталось. А здесь свое надо заработать.

— Значит, существует целая философия от кладовщика до председателя райсовета по поводу своих и чужих, — медленно начал Колька, не отпуская взглядом искрящихся зрачков Родичева. — Значит, мы, приезжие, — это чужие, нищие, иждивенцы, бедные родственники, явившиеся сюда голыми и босыми, а вы, местные, — это свои, богатеи, принявшие все эти совхозы на свою шею. Интересно вы, товарищ Родичев, политику партии по освоению новых земель понимаете!

Он вдруг вскочил со стула, уперся руками в стол, перегнулся к председателю райсовета через чернильный прибор.

— Значит, всю технику, все расходы по нашему снабжению вы из своего тощего районного кармана выкладываете?

Родичев лихорадочно искал какие-нибудь обидные слова, которые бы сбили Чугункова с этого обвинительного тона, заставили бы замолчать, посадили бы в калошу.

— Да ваш вшивый районный бюджет ровно в сорок раз вырос после того, как мы сюда приехали! Вас государство деньгами, как мешок, напихивает, но это для новых совхозов, для целины деньги ассигнованы! А вы от нас куски рвете, кормите через день, дыры свои старые из этих денег залатываете. В районном центре шестнадцатиквартирный дом заложили? Заложили. А в Луневском совхозе ни одного дома нет. В Троицком — тоже ни одного, в Сергеевском — ни одного. А там люди живут, у них зима на носу, а они первый раз в степь приехали. Вот и начинаются разговоры: районное-то начальство на денежки, которые нам государство на обустройство выделило, себе квартирки около железной дороги строит. А мы в степи на зиму в палатках остаемся!.. Вы думаете, люди ничего не замечают? Люди все видят, во всем разбираются!