Валерий Осипов - Неотправленное письмо [сборник]

Первыми двинулись с места бородатые солдаты и матросы. Покачивая штыками, они уходили из Колонного зала в затылок друг другу через картину «Выступление В. И. Ленина на III съезде РКСМ». Около картины в длинной кавалерийской шинели стоял Ф. Э. Дзержинский. Рядом, в кожаной куртке, с санитарной сумкой через плечо, Соня Журавлева.

Неистовым, нечеловеческим, режущим глаза взором пронзал Дзержинский каждого, кто переступал раму картины. Выдержать этот взгляд невозможно. Он обжигал. Высекал закипающую слезу. Брал сухой холодной рукой за сердце, выворачивал наизнанку. Заставлял вспомнить сразу всю жизнь. Дать клятву. Самую страшную. Самую преданную. До конца. До последней капли.

— Соня, — тихо позвал Колька, когда их шеренга поравнялась с рамой картины.

Дзержинский вскинул крылья бровей. Ударил Кольку стальным прищуром немигающих глаз. Строго улыбнулся — одними губами. Перевел взгляд на Генку Рыжова.

— Соня, — еще раз позвал Колька, позвал тихо, неуверенно.

Но нет, не смотрит Соня Журавлева на Кольку Чугункова, не обращает внимания. Брошен взгляд ее раскосых степных половецких глаз куда-то далеко-далеко, в неизвестность, в неопределенность, за горизонт, в даль веков в глуби́ны времени. Иссиня-багровой, фиолетовой дымкой занавешены дальние гроты Сониной души. Ни проникнуть туда, ни пробраться. Только холодно и отчужденно изломаны сверкающие негнущиеся рукава кожаной куртки. Только стынет под белой косынкой острое, узкое лицо. Только перечеркнута крест-накрест вся Сонина фигура двумя красными ударами. Крест. Красный. Помощь на дому. 02.

Пыль от разрыва взметнулась над бруствером окопа. Колька уронил лицо на руки. По спине застучали комья земли. Тяжелый, бризантный. Был перелет. Сейчас недолет. Следующим накроют.

Рядом испуганно сопел Генка Рыжов. Надо встать и пойти на пулеметы. Он, Колька, должен встать первым. Раньше Генки. Рыжов всегда был впереди. И по членским взносам. И по росту рядов. А теперь Колька будет первым.

Колька оперся на винтовку. Встал на колени. Бросил винтовку на бруствер. Срываясь и хватаясь пальцами за мокрую землю, вонзаясь в нее ногтями, полез наверх. Нашел винтовку. Встал во весь рост. Выпрямился.

Пыль от разрыва оседала. Впереди, на покрытом молочно-зелеными всходами поле, чернели бугорки убитых матросов.

Лицами вверх лежали скошенные пулеметами солдаты гражданской войны в серых папахах. Ветер изредка шевелил их седые бороды.

«Брошены семена в борозду, — подумал, глядя на убитых, Колька. — Значит, будут и всходы. Обязательно будут всходы. И на этом поле, и на другом. На всех полях будут всходы. И в нашем совхозе будут. Надо только поддержать семена. Подкормить их вовремя, проборонить, удобрить, от сорняков сберечь, от засухи…»

Из окопа вылез Генка Рыжов, освобожденный секретарь комсомола соседнего карбюраторного завода. В руках у Генки была пишущая машинка.

— Брось, — сказал Колька, — ты что, не видишь, что делается? Смотри, сколько наших побито.

Генка бросил машинку. Взял палочки барабана. Ударил в туго натянутую кожу, в распятую на барабане чью-то крепкую шкуру.

И они пошли. Вдвоем. На пулеметы. Мимо черных бугорков убитых матросов. Мимо остролицых мертвых солдат с шевелящимися бороденками. Пошли дальше. За те воронки, на края которых легли молодые комиссары в пенсне и в новых кожаных куртках. За те знамена, которые уронили перед пулеметами люди в длинных кавалерийских шинелях.

Они шли на пулеметы. Не сгибаясь. Во весь рост. Ломило от прямоты спину, гнулись ноги в коленях. Но они шли.

Рокотал барабан. Текла кровь из-под ногтей, немели пальцы, судорожно сжимавшие винтовку. Бился в курносой пасти тупорылого пулемета кроваво-прикушенный язык пламени. Та-та-та-та-та-та-та!.. Та-та-та-та-та-та-та-та!..

А они шли. Прошивали тела насквозь теплые иглы свинца. Дымилась земля под ногами. Горячая кровь капала на прибитую конскими копытами траву. Та-та-та-та, та-та!.. Та-та-та-та, та-та!..

А они все шли и шли по зеленеющему полю, усеянному телами убитых комиссаров и матросов. Умолкли на околице села пулеметы. Нахлестывая лошадей, разбегались в разные стороны крупные и мелкие контры.

Они прошли всю деревню. Колька с выставленным вперед штыком трехлинейки, Генка — выбивая белыми палочками четкую, сухую дробь на барабане. В них стреляли из-за плетней из обрезов и берданок. Бородатые кулаки и подкулачники. На площади перед комбедом висел на перекладине Гриша Лунев. Из вспоротого живота сыпалось на землю крупное круглое зерно.

Они вышли из деревни на асфальтированное шоссе. По обе стороны дороги убирали урожай комбайны. Проехал на мотоцикле Клим Ярко (артист Крючков, кинофильм «Трактористы»). Белозубо улыбаясь, гребли зерно лопатами кубанские казаки.

А они все шли и шли… Колька с винтовкой, Генка с барабаном. Асфальт кончился. Впереди лежал кривой проселок. Размытая дождями колея упиралась в город. Город был занят немцами. Огромный флаг с пауком-свастикой висел над входом в город. Под флагом два солдата в стальных шлемах и серо-зеленых шинелях вставляли ленту в станковый пулемет. Фашисты торопились.

Колька оглянулся на Генку. Генка упрямо сжал губы. Ударил сильнее в барабан. Колька лязгнул затвором. И они пошли. Прямо на пулемет. Прямо на свастику. Презирая смерть.

Та-та-та, та-та!.. Та-та-та, та-та!.. Солдаты в стальных шлемах ничком лежали около пулемета. У них были огромные, распухшие, красные, обмороженные руки. Колька опрокинул ногой пулемет. И они пошли дальше. Генка бил в барабан.

На главной площади города дымился рейхстаг. Дым шел из окон, висел клочьями между колоннами. Огромная широкая лестница перед колоннами была усеяна телами убитых широкоплечих матросов и солдат в серых папахах. Солдаты все были очень старые.

Рейхстаг огрызался пулеметным воем и лаем. Бешеные красные языки метались в окнах. Та-та-та-та, та-та-та!.. Та-та-та-та, та-та!..

В ста метрах от ступеней залегли суворовцы и нахимовцы. Они не могли встать под настильным огнем. «Никто не хочет умирать в последний день войны, — подумал Колька. — Но кто-то должен умереть в последний день войны. Чтобы этот день стал действительно последним днем войны…».

Он оглянулся на Генку. Генка упрямо сжал губы. Сильнее ударил в барабан. И они пошли. Вдвоем. На рейхстаг. В последний день войны.

Из-за колонн с тяжелым пулеметом в руках выбежал Шмель. Упал, широко раскинув ноги в коротких сапогах. Выдвинув вперед пулемет, оттянул затвор. Та-та-та-та, та-та!.. Та-та-та-та, та-та!..

Всхлипнув, захлебнулся барабан. Колька оглянулся. Генка Рыжов, прижав к груди белые палочки, сползал по ступеням рейхстага.

Колька посмотрел на пулемет. Над прицелом жмурился похожий на крыжовник светлый с поволокой, тигриный шмелевский глаз. «Врешь, — заорал Колька, — не возьмешь!..»