Василий Матушкин - Цвет жизни

– Ха-ха! Вот это нашел? Да тут раз пилкой, раз шкуркой, и все.

– Коли раз – сделай. А я вам не нянька подчищать. – Никанорыч залез в карман, вынул моток пакли, как бы собираясь вытирать, но снова сунул в карман. Макаров по-прежнему скалил зубы, выплевывая червоточину яблок на пол. Гудок расколол воздух. Загулял по цеху грохот, и, кажется, все задрожало и слилось в одном долгом, несмолкаемом гуле.

Макаров хлопнул дружелюбно старика по плечу, крикнул:

– Довольно, Никанорыч, придираться, некогда, – и пошел, посвистывая, в мастерскую, за рабочим номером. Старик посмотрел на удаляющегося машиниста, и лохматое лицо его с глазками, спрятанными под густыми пучками бровей, стало угрюмым. Погрозил пальцем.

– Я вас научу за машиной смотреть! – буркнул он и пошел тоже в мастерскую. Увидев мастера, отрубил: – Машину не приму, пока не будет в порядке.

– Да он, Пал Павлыч, придирается только, – оправдывался, багровея, Макаров. Мастер был не в духе. На днях от небрежного ухода сгорела машина, а сегодня комсомольцы у проходных ворот вывесили карикатуру с заголовком: «Весьма возможный случай с мастером Ноликовым». На фанере нарисована горящая машина, а под ней с раскрытым ртом охваченный пламенем мастер: «На моих агре-е-егатах о-образ-цовая чистота!» Все утро недовольство кипело в груди. Как подходящий случай сорвать сердце, подвернулся Макаров. Мастер разошелся:

– Ты что, вторую машину сжечь мне хочешь? Вернись сейчас же и сделай все что надо… Сниму… Я вам покажу!

Макаров бросил злобный взгляд на Никанорыча и вылетел из мастерской. Придя на машину, рывком открыл контроллер. Дернул по сегментам напильником, шкуркой и перешел к другому. Никанорыч возмутился:

– Ты, малец, не брыкайся! У меня делай все как надо.

– Пошел к черту! Плохо? Возьмись да отполируй как надо! – Макарова трясла злая лихорадка. Еще несколько минут, и он опоздает на пароход. Товарищи уедут за Волгу без него.

– Ты не черти, малец, я за тридцать шесть лет вас, таких сосунков, тыщи видел. Если ты мне машину в порядок не приведешь, больше на ней работать не будешь. Понял? – грозно крикнул Никанорыч, возмущенный всем нутром.

Лицо Макарова стало серым, как тесто. Он жадно глотнул воздух, хотел, как видно, огрызнуться, но ничего не сказал и вернулся к осмотренному контроллеру. Когда в кабине все закончил, собрался уходить. Старик кивнул головой наверх. Молодой машинист подскочил, точно обожженный.

– Да ты меня капитальный ремонт хочешь заставить сделать?

– Гайки закрепить, чистоту навести, контроллеры в порядке содержать – твоя обязанность, – уже спокойно продиктовал старик.

Макаров подарил Никанорычу кривую, как полозок, улыбку, но наверх полез. Закрепив лапы у моторов и считая, что теперь уже все, прикинулся спокойным, съязвил:

– Может быть, еще что сделать? Может быть, тебе что протереть надо? А то скидай штаны, у меня кислота имеется, хорошо отъедает!

– Ах ты, стервец! – обрушился оскорбленный Никанорыч. – Вон у мотора протри! Занавозили. Ах ты, сопливец! Вот не вычисти мне коммутатор! Я тебе тогда…

– Коммутатор?

– Да, да, коммутатор.

– Ты что, рыжих ищешь?

– Нет, я вас, лодырей, хочу заставить исполнять свои обязанности.

– Дурак ты! Старый, а дурак. Поздно выслуживаться начал, все равно мастером не сделают, – ругался Макаров, но опять подчинился Никанорычу и полез к коммутатору. Здесь работать все равно что в грязи купаться. Тесно, кругом валы, шестерни, конструкции, цепи Галля; над головами – моторы, редукторы, капает мазут. Куда ни прислонишься – черная, несмываемая печать. Макаров кроет Никанорыча во все дыры, гайки, болты, а он стоит наверху да поучает:

– Ты, малец, не лай кобелем, поприлежней! Что ты руками, будто связанными, двигаешь?

– Возьмись да вытри лучше, ведь ты ударник!

– Я вытру, когда буду сдавать по смене. За мной дело не станет.

Макаров кончил и раздутый, грязный, точно утопленник, вытащенный из ила, стал спускаться вниз. Он уже не торопился: «Ведь теперь ребята все равно уехали. Да и вид такой неприличный. Нет, лучше в баню пойду».

Никанорыч еще раз внимательно осмотрел кабину, проверил щуцы, поставил на выключенное положение контроллеры и только теперь включил автомат. По медным жилам машины побежала электрическая кровь. Руки взялись за штурвалы. Машина дрогнула крепким железным телом. Вот она поднялась над площадкой и вместе с мостом медленно двинулась вдоль цеха. Похожая на гигантский аэроплан, с крыльями под крышей, перекинутыми поперек цеха, она послушна своему хозяину. Легко перевернулась кабина. Длинным хоботом взяла машина со стеллажей груженую мульду, похожую на черную шлюпку. Десятка три рабочих не поднимут ее, а машина легко, будто ложечку, понесла в печь. Раскрылась огненная пасть. Вырвалось наружу облако пламени, вытянулось языком, и черная туча дыма поднялась под крышу. Мульда с железным ломом двинулась в раскрытое окно, зарылась в пламени. Кабина вплотную подошла к печи. Пламя рядом – оно нестерпимо жжет тело, лицо. Кажется, что уже курчавятся волосы на бороде и усах. Можно бы сразу вывалить железо в печь и отогнать машину, но Никанорыч не торопится. Надо хорошенько разбросать железо в печи слоем, чтобы оно скорее плавилось. И точно понимая хозяина, машина ловко разбрасывает железо. Таких машин в цехе шесть, но самая лучшая – это Никаноровна. Она всегда идет впереди, гордая, мощная красавица! Взгляните на ее хозяина. Какой торжественный вид у него. Быстро и ловко перебирает он штурвалы контроллеров. Редкий музыкант-виртуоз не позавидует ему! Вот он глядит в печь на бурлящий металл, а сам чутко прислушивается к каждому тону, звуку, издаваемому машиной. Вот он насторожился: среди тысяч других звуков в грохоте цеха поймало ухо писк, тонкий, как жало бритвы. Как только машина освободилась на несколько минут, Никанорыч взлетел наверх. Наложил крутого и желтого, как пчелиный мед, штауфера в масленку, и снова внизу. И кажется Никанорычу, что обласканная машина живет и чувствует все, как и человек. Заставьте ее поднимать непосильные тяжести, контрите, дергая взад и вперед, не ухаживайте, пусть грязь и ржавчина покроют ее тело, тогда без смазки подшипники будут плавиться, изоляция разложится, и сквозь эти раны электричество, как кровь, будет сочиться в землю. Машина ослабнет. Когда-нибудь в самый разгар работы она злобно зарычит, как в предсмертных судорогах раненый зверь, и станет. Зовите тогда мастеров, слесарей – все равно не тронется. Длительный капитальный ремонт только вылечит ее.

Но окружите машину любовью, ухаживайте за ней с материнскими чувствами, станьте сердцем машины. И тогда она будет не ползать, а плясать в цехе, играть полуторатонными мульдами, таская их в печь. Как цимбалы, будут звенеть ее шестерни. За минутную ласку она перебросает сотни тонн лишнего металла…