Василий Матушкин - Цвет жизни

И до этого в цехе было светло, но теперь, кажется, зажгли десятки прожекторов и направили их на нашу рабочую площадку. От раскаленного шлака исходила обжигающая жара, но это не разгоняло, а, наоборот, стягивало к печи людей. Инженер Савкин и мастер глядят на шлак сквозь синие стекла. Их лица довольны. «Шлак хороший, молодец Алешкин», – читаю я на лице украинца Девченко и на мясистом красном лице Федорова. Алешкин свистнул, махнул рукой. Подручные бросились к лопатам. Один момент – и на пороге выросла гряда известнякового камня. Шлак кончился.

Приступили к наводке второго шлака.

В печь ввели около полуторы мульды извести, немного руды. Образовался новый шлак. Но на этот раз его не скачивали, а заделывали пороги с таким расчетом, чтоб он остался в печи. Этот вторично наведенный шлак нужен металлу, в него перейдут остальные вредные примеси. Но шлак должен быть жидким, так как металл во все время плавки должен кипеть, а под густым шлаком он плохо прогревается. Густой шлак после выпуска металла в ковш может остаться в печи, и тогда раздетый металл во время разливки по изложницам застынет и останется в ковше «козлом» (слитком). Да мало ли других ненормальных явлений может случиться от густого шлака! И вот поэтому-то Алешкин время от времени подбрасывает в печь на лопате плавикового шпата, который хорошо разжижает шлак.

– Знаешь, в чем секрет моих успехов, – сказал Алешкин, оторвавшись на минуту от работы, чтобы напиться воды, в которой плавает лед. – В том секрет, что я зорко гляжу с самого начала, чтобы не делать даже маленькой ошибки. Ох как слежу! Заметил, как я выругал Данилова, когда он вместо известняка да чуть плавиковый шпат при заправке не бросил? Мне самому его потом жалко было. Да разве можно так делать? Ведь в нашем деле за одну ошибку ухватится другая, за другой третья явится, и пока будешь их исправлять – авария грянет. Печь – это не станок. На станке сломалось что, взял да остановил. А тут минуты стоять нельзя, борьба идет: или печь подчинить себе, или печь тобой командовать будет, а это хуже всего. Сталевар – это рулевой во время шторма: заглядись в сторону, и пошла плавка в брак. Так-то вот.

Все чаще стали брать пробы в стаканчик. Отослали вторую пробу в лабораторию. Завалили никель. Таская его лопатами и любуясь этим металлическим печением, которым кормили печь, Недожогин, облизываясь, на ходу бросил:

– Сам бы ел, да печи надо.

Лаборатория вторично сообщила результат анализа. Проценты все ближе подходят к заданной норме. Все чаще появляются у печи мастера, высокий, с вытянутой шеей инженер Савкин. Я знаю, что они гордятся печью номер пять, бригадой Алешкина. Они надеются, что эти ребята не подведут. Но разве можно не остановиться и не полюбоваться их дружной, горячей работой?

Все чаще берут пробу в стаканчик, и когда разбивают в лепешку, края получаются ровнее, излом серебристее, с сизым оттенком. А если стукнуть половинками, как в ладоши, они звенят.

Алешкин уже не отходит от печи. Как опытный врач, он вслушивается в ее вздохи. Среди тысячи других звуков он слышит только, как бьется ее огненный пульс. Он позабыл обо всем и видит только ее местами добела раскаленные стены. Все чаще он перебегает от вентиля к вентилю, регулируя и перекидывая пламя. Теперь пламя короткое, но горячее, так как регенераторы во время завалки и плавления прогреты хорошо, воздух, который поступает в печь через посадку регенераторов, нагревается до температуры тысячи градусов, а поэтому нет нужды давать много мазута, и Алешкин скупо подкручивает вентиля.

Он то и дело заглядывает в печь, готовый кажется влезть в самое пекло. Он наблюдает за сводом, чтоб не подгорел, за откосами, чтобы они были в надлежащем порядке, не разъедались. Повар стали, он уже предвкушает, какое великолепное получится блюдо металла, какие румяные потом выйдут болванки, сочные, глянцевитые, с каким аппетитом они будут поедаться прокатными цехами.

Но не меньше Алешкина болеют за плавку и подручные. Пузатый Елхов уже не ковыляет, он вошел в азарт и соревнуется с поворотливым, быстрым вьюнком Недожогиным. Когда надо подбросить что-нибудь, Елхов берет полную лопату, шаром подкатывается к печи и на обратном пути успевает подобрать, ловко подхватывая лопатой, куски известняка или марганца, что уронил Данилов.

Девушка в сером халате в третий раз записала на доске анализ металла. Мы смотрим на проценты: углерода 0,41 %, марганца 0,35 %, фосфора 0,02 %, никеля 0,6 % и следы хрома.

– Так, – говорит Алешкин, разглядывая исписанную мелом доску, – подбавим марганцу, дадим хрома, раскислим хорошенько и кончим. – И, обращаясь ко мне, добавляет: – Было время, когда вот эта доска была для меня китайской грамотой, а печь – фокусной коробкой. А вот при сильном желании я освоил выплавку сталей таких марок, какие раньше мы привозили из-за границы… И это я освоил за два-три года. А теперь я перед собой такую задачу поставил: за год или два стать лучшим сталеваром нашего Союза. Я хочу быть первым, и баста. Пусть гонятся за мной. По-моему, каждый человек, завод, весь край, вся страна должны ставить перед собой такие задачи. Всю нашу страну мы превратим в сплошной стадион: кто вперед, кто больше, кто лучше! Мы поднимем такие темпы, что весь мир со своего места тронется. Право слово!.. Ну, ребята, держи крепче! – бодро крикнул Алешкин.

Наступил последний момент плавки. Только теперь я заметил, что, наблюдая за печью, пропустил обед. Да ведь не обедала и вся бригада печи № 5.

– Хром давай! – кричит Алешкин Елхову. Голоса почти не слышно в грохоте, но Елхов знает, что надо делать. Обутый в растоптанные валенки, на которые сползают широкие, местами прогорелые штаны, он уже ведет за собой завалочную машину с лотком, полным хрома, прогретого в соседней печи.

Наша печь, накаленная до последней возможности, местами становится белой. Я удивляюсь, как это она не взорвется, распираемая внутренним жаром. Но Алешкин не снижает температуры, только чаще перебегает от вентиля к вентилю, перекидывая и регулируя газ. Вслед за хромом бросили в печь несколько лопат марганца.

Елхов и Недожогин всунули в печь длинный железный прут и вдвоем стали мешать плавку, чтобы лучше разошелся хром да марганец. Перед раскрытым окном было так жарко, что от одежды рабочих пошел дым. Я испугался, как бы не загорелись их спецовки, но рабочие только отряхнулись, отскочив в сторону.

Наконец отнесли последнюю контрольную пробу в лабораторию и разбили еще одну лепешку паровым молотом. Края получились гладкие, и казалось, что теперь можно ее разбивать до бесконечности, в тонкий-тонкий блинчик, и все-таки на краях не будет рванин.

Но когда пробу закалили, паровой молот с трудом сломал ее. Сталь сварилась изумительно крепкая, плотная.