Михаил Пришвин - Осударева дорога (сборник)

От горячего Зуйку стало тепло на душе. Но главное было не в еде, а что он плотно сидит рядом со всеми на равном положении, и эти большие люди, как товарищи, признают его равным и не обращают на него никакого внимания. В большом улье пчел он стал тоже пчелой, нашел свое место, и стало ему на душе хорошо.

– Хлебай, хлебай, пацан, – говорил ему сверху добрый человек с седеющей бородкой на морщинистом коричневого цвета лице.

– Спасибо, добрый человек!

– Не стоит благодарности, – ответил ему старик.

Важно посидев некоторое время в молчании, как сидят за столом у дедушки гости, Зуек наконец решился спросить, как в гостях, помнил он, спрашивают друг у друга незнакомые люди:

– Ты, добрый человек, откулешний?

И добрый человек не замедлил приличным ответом:

– Я из Талдома родом.

Зуек не знал, где этот Талдом и что это значит, да не в том было дело: нужно было только спросить по всем правилам, как это делают настоящие люди.

– А ты здешний? – спросил добрый человек.

– Ага!

– Живешь у родителей?

– У дедушки.

– Дождь хлыщет, тебе придется с нами побыть, а может быть, и переночевать. Пойдем со мной.

Многие встали из-за стола и перешли толпою в другой барак, где у каждого было на дощатых нарах свое место, свои соседи, свои вещи.

И Рудольф, и Куприяныч, и еще какие-то урки, бывшие в лесу вместе с Рудольфом, заметив Зуйка, присели рядом с добрым человеком.

Зуек хорошо понял про себя, как это всегда понимают мальчишки: Рудольфу он чем-то понравился, раз ему захотелось рядом присесть. Ну а уж понравился, то надо отличиться в этом обществе, еще больше понравиться. Что-то загорелось, закипело в душе: если уж не там, так здесь.

– Легкобычный пацан, – снисходительно сказал Рудольф доброму человеку.

– С ним не шутите, – ответил Куприяныч.

Как сухой листик шевелится от сквозного ветерка и как живой мышкой бежит, так от общего внимания побежала душка Зуйка, и он понял, что пришла та самая минута, когда надо ему отличиться и нельзя ее пропустить. Большое дружеское чувство благодарности за что-то ко всем этим людям охватило его, и вдруг он спросил:

– Скажи, добрый человек, за какие такие дела люди сюда попадают?

– За хорошие! – немедленно ответил чей-то хриплый, надтреснутый голос.

Зуек увидел: в проходе стоял худой человек с тонкой длинной седой бородкой, похожий на козла и на Кащея Бессмертного.

Никак нельзя было понять, в шутку говорил Кащей или смеялся над мальчиком. Лицо у Кащея было все ровно розовое, длинное, глаза маленькие, зеленые. Такой был у нас на памяти человек, вытянутый в одну струнку в себя и наверх, как паук: сейчас тут куснул – и нет его, вверх по своей паутинке и там с богом беседует. Это Кащей есть такой, и Зуек сразу понял: это Кащей.

– За хорошие, за хорошие, – повторил Кащей уже в явном сочувствии невинному ребенку, попавшему в ад.

Так пришла в бараке редкая минута в заключении, когда не один кто-нибудь вспомнит себя на воле, а все вдруг вместе. Глядя на этого смелого свободного мальчика, каждый вспомнил себя: ведь и он был когда-то таким, и как хорошо тогда было, и как это скоро прошло! И кто в том виноват? Никто не догадывался даже, что и этот мальчик стоит теперь тоже у края…

Каждый думал о себе по-своему, но все были вместе, и каждому очень хотелось бы рассказать на людях все о себе и так определиться между людьми, как определяются люди на море и узнают, куда, к какому берегу плывет его лодочка.

Мало-помалу старший из всех, добрый человек, глядя на Зуйка так, будто сквозь него он видит себя в далеком своем прошлом, стал рассказывать свою жизнь. И Зуек по своему обыкновению из этого правдивого рассказа бывшего торговца кожевенными товарами Волкова стал делать свою сказку о Кащее Бессмертном и вечном рубле.

Началась эта сказка с того, что отец Волкова, сапожник в Талдоме, делал гусарики, детские башмачки, а его мальчик, вот этот самый наш Волков, теперь старый добрый человек, стоял над лучиной, поправлял светец и между лучинами помогал отцу шить гусарики. Когда же достали керосиновую лампу и время освободилось, мальчик стал учиться грамоте по старым книгам: отец указывал, а сын складывал и читал. Скоро мальчик научился, приохотился к чтению и читал отцу, развлекал его, когда тот шил днями и ночами гусарики.

Раз читал о том, как юношу Алексея родители насильно женили, и он прямо из церкви куда-то скрылся и пропал.

Родители очень любили Алексея, и много слез пролилось, когда он пропал. Однажды пришел к ним нищий и попросил разрешения жить у них в собачьей конуре. Ему это позволили, и он жил в собачьей конуре, питаясь только тем, что выбрасывали в мусорную яму.

Неутешны были люди в своем горе о пропавшем сыне, а сам их родной сын Алексей жил у них под боком в собачьей конуре.

– Алексеем звали? – перехватил Рудольф. – Это я знаю, мне тоже это читали маленькому.

– Рудольф! – ответил Волков. – Это было больше полста лет тому назад, как мы читали с отцом про Алексея, Божьего человека. Но ты слушай терпеливо или не слушай, но не мешай. Имей только веру, я все выведу к нашему времени.

Старик погладил Зуйка по голове и на мгновенье окинул взглядом своих слушателей: люди собрались, тесно сошлись, внимательно слушают. И все-то они были когда-то вот такие же мальчики, как этот Зуек.

Сам же Зуек, общим добрым вниманием к нему как бы поднятый куда-то высоко наверх в легкий воздух, по рассказу доброго человека плел и плел свою собственную сказку о Кащее Бессмертном и о его вечном рубле.

По примеру святого Алексея мальчик сапожника тоже вздумал уйти из дома, оторваться от близких и начать потом неузнанным среди них новую жизнь. Он ушел из Талдома пешком в Москву и уже начал сговариваться с одним монахом на монастырском подворье, как друг явился отец и увел его обратно в свою сапожную и заставил по-прежнему делать гусарики.

Отец был неглупый человек и сумел уверить мальчика в том, что жизнь Алексея Божьего человека теперь несовременна и невозможна.

– Мотай, Рудольф, мотай себе на ус, – сказал Волков. – Жизнь эта оказалась несовременной. Ты правильно сказал: это был елей от Священного писания.

Зуек же так понял, что в жизнь мальчика сапожника вмешался Кащей, и когда оказалось невозможным спастись по книгам Священного писания, мальчик попал в царство Кащея и решил во что бы то ни стало сделаться человеком богатым.

Бывало, мальчики, его сверстники, так свободно и весело играют в ладышки, а он стоит, угрюмый, в стороне, наблюдает и догадывается, как бы из этой игры сделать пользу себе. Вот именно, что только себе!

Можно бы, конечно, стоять и догадываться о хорошем, как догадался прораб на лесозаготовках и спас сто человек. Но Кащей дохнул на мальчика, и тот догадывался только в пользу себя. Так вот он с первого разу догадался делать дорогие битки, наливая внутрь ладышек тяжелый свинец.