Вера Кетлинская - Мужество

Сейчас Галчонок была молчалива. Они шли осторожно, нащупывая в темноте дорогу. На спуске она вела Сергея, как вчера, но и он старался поддержать ее, а когда спуск кончился, они пошли уже под руку, и она доверчиво прижималась к нему, защищаясь от остервенелых порывов ветра.

По небу неслись быстрые черные облака.

В жидком мраке очень близко виднелось всклокоченное море.

– Ты здесь сколько пробудешь? – спросила Галчонок.

Сергей понял. Она тоже не хотела расставаться – украиночка, милая чернобровая девушка! Его переполняла влюбленность… И так хотелось счастья! Счастья и радости, хоть немного, но только сразу, сейчас, немедленно.

– Это зависит не от меня, – сказал он, чувствуя сухость во рту. – Может быть, совсем не уеду, а может быть, сегодня же уйду куда глаза глядят.

Она тоже поняла и не стала притворяться. В ней не было лицемерия. Ее влекло к этому нежданному, незнакомому красивому парню так же сильно, как его влекло к ней.

Она ответила простодушно:

– Ты не уходи, живи здесь.

Они прошли еще немного. Море было уже рядом, оно билось и ревело, ветер обдавал их распыленной влагой.

– Как хорошо, что я тебя встретил! – сказал Сергей, останавливаясь. Она очень низко опустила голову. Она ждала. Ничто не сдерживало ее. Здесь, на далеком острове, в замкнутом кругу товарищей, среди которых сердце не выбрало никого, – как можно было медлить перед возможным счастьем?

– Ты не подумай, что я это так говорю… – уверял Сергей, торопясь, – я серьезно говорю… очень серьезно…

В эту минуту он любил ее от всего сердца. Она была необходима ему как воздух.

Она подняла лицо – напряженное, открытое, с приподнятыми бровями. Он протянул руки, она сама сделала движение навстречу ему. – Ее губы и щеки были солоны от морской влаги.

– Я останусь, – сказал Сергей размягченным голосом. Он был очень взволнован, но все-таки мельком подумал, что все получилось прекрасно и сегодняшнее тяжелое решение станет легким и счастливым.

– Ты моя находочка! – приговаривала Галчонок, целуя его. – Я тебя нашла, я тебя привела, я приворожила, я тебя не отдам. Серденько мое, серденько мое горячее…

И заметила:

– Как странно! Вчера в этот час – та ты ж не знал, як меня зовут…

– Я слышал – Галчонок, Галчонок, думал – парень…

Оба смеялись.

Клокотавшая вокруг буря не имела никакого значения. Они просто не замечали ее. Они видели только друг друга. И решили здесь же, не откладывая, что они поженятся, будут вместе работать, вместе читать и заниматься. Галчонок подчеркивала последнее.

– Ты знаешь, як це важно. Здесь хлопчики так и поделены: яки занимаются – це хлопцы деловые, настоящие комсомольцы в полном смысле. А яки не занимаются, то ж не комсомольцы, а тихая скука! Бражку варят, убиваются, на материк глаза пялят…

Сергей подумал: «Вот что надо было делать! Тогда бы не закис, удержался». И тут же он подумал: «Как хорошо, что не удержался! Уехал, скитался, томился и вот на Сахалине, на краю света нашел единственную в мире девушку…»

Они вернулись в поселок поздно. Она рассказала ему всю свою двадцатилетнюю жизнь, и он рассказал ей об отце, о паровозе, об Амуре, о строящемся новом городе.

– Как же ты уехал? – спросила она доверчиво.

Сергей помолчал. Он хотел сказать правду. Надо было сказать правду… Но вместо этого он коротко и скупо повторил свою выдумку про отпуск и желание поглядеть новые края. И добавил:

– А сейчас я напишу: так и так, жинка к подолу пришила.

Она прижалась к нему, но Сергей остался холоден. Эта ложь – здесь, сейчас, перед нею, была чудовищна. Он презирал себя. Он требовал от самого себя: скажи, признайся, будь честным, ты же любишь ее, и она тебя любит, она простит…

Но он не решился.

Обветренные и продрогшие, они пришли в общий барак, где собирались вечерами комсомольцы. В бараке было тесно – все группировались кружком вокруг лампы, сидя и лежа на нарах. С верхних нар тоже свешивались лица. У лампы сидел с открытой книгой товарищ Цой.

Их приход прервал чтение. У Галчонка был такой ликующий вид, что многие парни хмуро покосились на Сергея. Галчонок сразу подсела к товарищу Цою и что-то шепнула ему. Он грустно и смущенно кивнул, отложил книгу. Сергей прочитал на корешке – «Пушкин».

Все настороженно и недружелюбно молчали. Сергею дали место на нарах, но никто не заговорил с ним.

Товарищ Цой вздохнул, потом бодро улыбнулся и сказал, стараясь как можно правильнее выговаривать чуждые ему русские слова:

– Среди нас новый товарищ. Попросим нового товарища рассказать нам, что хорошего на материке, как живут люди, какие новые стройки…

Галчонок подхватила:

– Да, да, про комсомольский город. Он дюже хорошо рассказывал!

И всем умоляюще улыбалась: полюбите его, посмотрите, какой он славный парень, послушайте, как он чудесно говорит!

Сергей начал рассказывать и сам удивился, что в его правдивом рассказе оказалось так много героического и величественного… Как он не видел, не чувствовал этого раньше? Он рассказывал о жизни в палатках, о грозе и спасении ценных грузов, о соревновании бригад, работающих с рассвета до темноты по щиколотку в болоте. И слушатели одобрительно кивали головами: они понимали толк в героизме и трудностях, у каждого было что вспомнить за два года.

Сергей стал рассказывать о смерти Пашки Матвеева. Он вложил в рассказ особую теплоту, он хотел, чтобы ребята пережили эту смерть вместе с ним. Хотя, конечно, они не могли понять, чем был для него Паша Матвеев, смазчик из родного депо, школьный товарищ, единственный друг!

Товарищ Цой прервал его, подняв руку:

– Ребята! Комсомольцы! Вот нам рассказали про молодого комсомольского героя, про настоящий комсомол. Он погиб на посту, его имя – Паша Матвеев, запомним это имя. У нас на Сахалине тоже погибли товарищи: вы знаете их имена – Петя Федоров, Нюра Асафьева, Петерс Коля… Эти люди были настоящий комсомол, они отдали социализму молодые жизни. Вспомним их, товарищи, и почтим их память и Пашу Матвеева вставанием.

Все поднялись. Лежавшие на верхних нарах приподнялись, их головы упирались в потолок. Интимность беседы пропала. Это была торжественная и суровая минута.

Помолчали.

Цой медленно опустился на табурет. Зашумели, усаживаясь, комсомольцы. Снова стало по-домашнему интимно. Свет лампы скользил по смягченным лицам.

– Мы слушаем, товарищ, рассказывай дальше, – предложил Цой.

Но Сергей уже не мог рассказывать. Он был потрясен, он снова чувствовал на себе груз проклятия и отверженности. И он посмел встать рядом с комсомольцами, когда они, сурово глядя перед собою, встали, чтобы почтить память погибших героев!

– Расскажи еще, – повторил Цой. – Твой рассказ для нас очень важен. Мы живем день за день, наши ребята работают как герои, но когда все герои – нет героя. И мы уже забыли первые трудности. А твой рассказ идет в каждое сердце. И если вчера кто-нибудь думал: «Хорошо бы удрать на материк, в большие города, в большую культуру» – сегодня он скажет: «Нет! Мой долг строить культуру здесь». Он снова почувствует в себе героя.