Леонид Леонов - Барсуки

Желтое солнце взбиралось все выше по небу, совсем ровному и синему до синевы мрака, что сразу же и отметил Барыков.

– Ишь какое!.. – ткнул он кнутом в небо. – Черное...

Супонев откликнулся:

– Широта-а! – и вдруг, в ответ своим мыслям ото всего сердца обратился к Семену: – эх, Семен Савельич, не понимаешь ты мужиковского сердца!..

Так они и ехали. На седьмой версте от землянок встретили толстую бабу из Попузина, – гремела телега, тряслась баба, и щеки у ней тряслись. Ее расспрашивал Семен, остановив подводу, крепко ли стоит у них Советская власть, не шатается ли. Попузинка отвечала, что-де крепко, что-де не шатается. И опять ехали, пока не указал Супонев, лениво копаясь в носу, на поваленное дерево:

– Не там ли?..

Семен соскочил с подводы и огляделся. Никого еще не было здесь кроме них. На молодой траве не виднелось ни копытного, ни колесного следа. Вправо, в полуверсте, змеился овражек; – ближайший его берег полого сходил вниз. Туда и велел Семен съехать Барыкову, там и дожидать – его ли самого, его ли свиста. Сам он недолго постоял у ямины, ковыряя палкой траву, – надоело, да и солнце жгло, несмотря на белую его рубаху. Он подался в лес, бесцельно околачивая палкой сухие сучки елей. А был май, полз копытень под ногами, цвела голубель. Ее восковые, розово-белые цветы хрупко торчали на малых кустках, как крохотные ушки, настороженные слушать тишину утра, проникнутую влагой и острой лесной прелью. «Еще не приехал, – сообразил Семен. – Можно будет подглядеть, один приедет Павел, или нет»... И тотчас же эхом отозвалось внутри, что затем и приехал не один, чтобы хоть чем-нибудь воспротивиться надвигающейся издалека, жесткой воле Павла. Боясь упустить приезд Павла, он ходил по лесу вблизи самой опушки, делая как бы круги. Вдруг понял, что круги эти и есть признак его волненья. Несколько мгновений колебалось в нем неуверенное желание уехать назад, не повидавшись с Павлом. Он остановился и ударил палкой по толстой ели. Палка сломалась, осколок ее упал невдали. Уже с обломком в руке он продолжал ходить, ощущая в себе какой-то дерзкий напор.

Вверху застучал дятел. Запрокинув голову, Семен глядел, как выколачивал дятел съедобное из сосновой коры, за кору же и держась, быстрым и ловким клювом. Стук был непрерывен, мелок и быстр. Странное оцепенение нашло на Семена, кровь прилила к шее, шея затекла, а он все глядел на дятла и на небо, видное за ним. «Ишь ведь как, ровно молотком работаешь! А я не могу так, как дятел, – текла по телу оцепенелая мысль, – потому что у меня голова большая, а у него маленькая...» Вдруг Семену стало как-то чудно и любопытно; он подошел к дереву и сам постучал в него лбом, стараясь достигнуть дятловой быстроты и четкости в ударе. Четкость звука, как и быстрота, вовсе не удавались. Он хотел уже вторично попробовать, но обернулся неожиданно для самого себя и, облившись расслабляющей дрожью, увидел Павла. – Он узнал его сразу, несмотря на преграду прошедших лет, стоявшую между ними подобно мутному стеклу. Хромой, живой, настоящий, Павел сидел на дереве, положа руки себе на колени, и задумчиво следил за бородатым, вздумавшим подражать дятлу...

– Я тебя и не заметил тут, – в замешательстве сказал Семен, идя к брату и потирая красноту лба. – Ты давно тут?..

– Да уж минут двадцать сижу... – ответил Павел, вставая. – Я вот тут и сидел все время.

– Что ж ты мне не сказал, что ты тут? – обиженно упрекнул Семен.

– Да я думал, что ты видишь меня... А нарочно показываешь, что не заметил, – просто объяснил Павел. – А сперва-то я и не узнал тебя. Вижу, какой-то в белой рубахе...

Оба стояли друг перед другом, забыв поздороваться. Семен все тер лоб себе и с досадой следил, как овладевает им смутительное чувство неловкости.

– А ты здорово изменился, – отметил, подумав, Павел. – Борода эта у тебя... ведь раньше ее не было.

– Это ты правильно, – раздражительно согласился Семен. – Бороды раньше у меня не было... борода выросла потом!..

Теперь свистали вверху какие-то невидные птицы. Подуло ветерком, и две сосны заскрипели друг о друга.

– Грибы-то не поспели еще? что это мне... все грибами пахнет, – как бы и не заметил Семенова выпада Павел.

– Грибу рано, теперешний гриб червивый... – отвечал Семен, помахивая обломком палки. – Вот к жнитву...

– Ну-ну, ведь ты теперь лесной человек, знаешь... – поспешно согласился Павел. – Пойдем куда-нибудь поглубже, хочешь? – и испытующе поглядел на брата. – Вон туда пойдем, хочешь? – и показал туда, где усиливалась можжевеловая чаща, где стояли вечные сумерки, глухо пахнущие можжухой же, и опять наблюдал за движениями Семена.

– Пойдем, я не отказываюсь... – и пошли. – Не хочешь, значит, о домашних-то спросить? Оторвался ты от нас совсем, Павел... – сумрачно заметил Семен, обходя рослый куст можжухи.

– А что... умерли? – догадался Павел, на ходу обрывая веточку можжевела и нюхая ее, растертую в пальцах.

– Не отпевай раньше-то времени. Мать жива еще! – и ударил палкой в развилинку можжевелового ствола. Сучок оторвался и повис на тонкой ниточке коры.

Павел точно не замечал всех Семеновых движений, – шел просто, похрамывая на ногу с высоким, искусственным каблуком.

– А шумишь ты крепко! – заговорил он. – Гляди, из Москвы для тебя приехал. За три тыщи ты прослыл в Москве.

– Шумим, да... – подчеркнул Семен. – В борьбе права свои ищем.

– Ты что же, – эсер, что ли? – спокойно полюбопытствовал Павел, повертываясь к брату.

– Анархист... – насмешливо выпалил Семен и тоже покосился на лицо брата. Оно было непонятно и холодно, как книга, написанная на чужом языке.

– А-а, ну-ну, вали... – и остановился подтянуть спустившееся голенище сапога.

– Что ты акаешь!.. прямо говори!

– Да нет, ничего... так. Я люблю анархистов. – Павел как будто смеялся. – У меня в кашеварах анархист один. Ничего, ребята не жалуются, дело свое знает...

– А ты погоди издеваться, – опять сердился Семен. – Рано ты со своим Антоном с победой себя поздравляешь. Вот погоди: развернемся, тогда... он оборвался, остановленный внимательным взором Павла. – Ну, чего смотришь?..

– А много ли вас тут... по правде если? – и тень улыбки коснулась Павловых коротких усов.

– Нас? Да вот одной летучей братии тыща, да еще... – напропалую пошел Семен и снова видел перед собой книгу непроницаемого смысла.

...Они подошли к месту, где когда-то гулял вихорь бури. Здесь, среди огромных можжевелов, гнили одно на другом три дерева, выдранных с корнем из земли. Павел сел на одно из них, но гнилая древесина с хрустом осела под ним. Он пересел ниже и показал Семену место рядом, но тот остался стоять.

– Ну, а сотня-то есть? – спросил Павел, пробуя давешнюю можжевеловую ягоду на вкус.

– А вот считай три раза по сту, да еще вдесятеро... вот и будет в самый раз! – Семен отвечал, почти не думая.