Виктор Шкловский - О теории прозы
- Название:О теории прозы
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1983
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Виктор Шкловский - О теории прозы краткое содержание
В своей книге В. Б. Шкловский возвращается к давним теоретическим размышлениям о литературе, переосмысливая и углубляя взгляды и концепции, известные по его работам 20-х годов.
Это глубоко содержательные размышления старого писателя о классической и современной прозе.
О теории прозы - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Потом реально мыслящий автор поэмы три тысячи лет назад описывает мир: дается реальное, даже реалистическое описание того, как едят и как пьют. Там был огромный кусок прекрасного мяса.
Греки довольны – они едят, пьют, и вот это становится основанием жизни, которая целиком принимается.
Жизнь показана с двух сторон – с торжественно-бытовой и поминально-бытовой, а можно сказать так – со стороны богов и со стороны людей.
Тюрьмы, в которые попадают герои Диккенса, мало похожи на тюрьму Достоевского.
Но в то же время они знаменуют переход от новеллы к роману.
Романтичность «Декамерона» состоит в том, что есть десять человек, которые по-разному рассказывают, но рассказывают, двигаясь по брошенным местам.
Ибо все сдвинуто чумой. Чума служит здесь реалистической деталью – той, другой стороны сюжетной необходимости.
Говорю о сдвиге.
Велика роль восприятия и богов и людей в греческом эпосе.
Вот Гектор идет в бой у кораблей. Это не морская, это прибрежная битва, потому что корабли ахейцев вытащены на берег. Бросает Гектор камни, жгут, сражаются, падают стрелы, и Гомер говорит: на что это похоже? – на день, когда над Элладой падает снег и все бело. И только берег, где набегает волна на камни, остается вне снега.
Словно как снег, устремившись хлопьями, сыплется частый,
В зимнюю пору, когда громовержец Кронион восходит,
С неба снежит человекам, являя могущество стрел:
Ветры все успокоивши, сыплет он снег беспрерывный,
Гор высочайших главы, и утесов верхи покрывая,
И цветущие степи, и тучные пахарей нивы;
Сыплется снег на брега и пристани моря седого;
Волны его, набежав, поглощают; но все остальное
Он покрывает, коль свыше обрушится Зевсова вьюга:
Так от воинства к воинству частые камни летали...
То есть он сравнивает шум с тишиной.
Когда происходит сражение ахеян с троянцами, Гомер говорит:
Ровно они, как весы у жены, рукодельницы честной,
Если держа коромысло, и чаши заботно равняя,
Весит волну, чтобы детям промыслить хоть скудную плату:
Так равновесно стояла и брань и сражение воинств...
Вот этот переход из одного семантического порядка в другой, вот такое вышибание понятия из обычного делает Гомер, делает Достоевский, это умеет делать и Толстой.
Когда верующий человек Достоевский говорит устами черта «взвизгивание хора херувимов», отстаивая исторический рай, презираемый и обожаемый, то мир великого искусства – это сдвиг; сдвиг, а не отпечаток.
Так писал Пикассо.
Хорошо переводил грузинских поэтов Пастернак.
Почти вся культура изображает в переводах мифы. Значит, перевод из одного искусства в другое все же возможен.
Тысячелетия говорят в пользу этих переводов, потому что даже если они не похожи – они переосмысливаются. Я за переводы, только не с подстрочника.
Человечество многослойно.
Пруссаки очень горды, а пруссы – название литовского племени. Люди, называемые пруссаками, утверждали свое превосходство, называясь чужим именем. Человечество многоголосно.
Хлебников говорил: «О сад, сад, где железо напоминает братьям, что они не братья, и отделяет зверей от друзей». И говорил, что каждый зверь по-своему воплощает какую-то идею.
Перевод невозможен без понимания этой многослойности, и одновременно всечеловечность невозможна без перевода.
Бессмертие искусства, переводимость его из эпохи в эпоху поддерживает идею возможности перевода.
У великих писателей лежат черновики будущего, которых еще нельзя осуществить даже ему, писателю. Но черновики возникают неожиданно.
«Рваный стиль» Достоевского достигался большой работой. Его черновики – более литературно приглажены, чем чистовое. Он взъерошил свой стиль. Он как бы делал прикидки, он сверхгениальный человек.
Толстой сам говорил – вы знаете где – «повесьте меня».
Это странное желание закреплено молчаливым удушением Корделии.
Король превращает свой удел в свою собственность. Его изгоняют собственные дочери. Третья дочь, восстанавливая справедливость, приходит с тем мужчиной, которого она полюбила, и этот мужчина француз. Французская армия входит на землю Англии. Ее разбивают. Корделию вешают. Она, очевидно, изменница.
Но ее условная измена – перемещение цены поступка.
Любовь Корделии уже не преступление, цена поступка иная, и мы ищем эту тайну.
Тайну сюжета Корделии и ее отца – короля.
Отношения меняются, смещаются или обращаются в нечто иное.
В небольших герцогствах эпохи Возрождения меняется время, и время изменения создает свою раму. Раму трагедии.
Молодой поэт в «Чайке» строит на берегу тихого озера театр.
Пьеса его не доигрывается. Ее пародируют, ее осмеивают на сцене чеховской пьесы.
В той пьесе, которую создал Чехов, показав гамлетовское положение: драма происходит потому, что любимая уходит от человека, создателя нового искусства, к посредственному Тригорину.
Для Чехова это сюжет небольшого рассказа.
Юность Чехова и драмы Чехова построены на смещении и смешении смешного и трагичного.
Этого не понимали даже в великом театре Станиславского.
У Станиславского шла до Чехова пьеса, где по ходу действия в озере, в котором был потоплен колокол, квакали лягушки.
Лягушки остались не всеми понятые, и Станиславский использовал этих старых лягушек.
Лягушки квакали в озере «Чайки».
Произошел разговор.
Станиславский сказал, ведь правдиво, лягушки квакают потому, что есть вода.
Чехов возразил рассеянно, что неправда, есть поэзия, а поэзия говорит об умершем мире, все смерть, все замерзло.
И это было во второй раз освистано и осмеяно так, как смеются и свистят люди, не понимающие искусства.
Искусство основывается на смене всяких отношений, на открытии новых неравенств.
Система сламывается целиком, как будто отбрасывается.
Восстанавливается свежесть отношения частей.
Это и есть смена школ, – великие сломы в жизни искусства.
Алатиэль в «Декамероне» переживает приключенческий роман. Она не знает языка, попадает в разные ситуации, и мы читаем о театре жестов.
Так новелла становится пантомимой.
Прошло шестьсот лет после Данте, может быть семьсот лет, шестьсот лет после «Декамерона».
Скажем, прошло шестьсот лет. В этом году объявлено, что наш год – год женщины. Это означает, что во все остальные годы и, вероятно, тысячелетия женщинам было тесно.
Что правда.
Боккаччо это хорошо знал.
Человек, учившийся каноническим правилам, не занятый, бедный гость в высокопоставленных домах, незаконный сын своего времени – Боккаччо узаконивал новые правила искусства; его флорентийки XIV века подготовили речи героинь Шекспира XVII века и самоанализы мужчин.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: