Лев Правдин - На всю дальнейшую жизнь

Крутилин молчал. Видно было, что он уже досадовал на себя за неосторожное слово, но сознаться еще не хотел. Конечно, нельзя допустить, чтобы Шонин запаздывал, подтянуть его нужно. И подтянем, дай только самим первым выйти. Только первый гектар засеять.

Повернувшись к Сергею, он примирительно сказал:

— Ты не сердись, Серега, Ведь опозорил Шонин не меня, а всех честных колхозников.

— Илья Иваныч, — ответил Сергей, — я это все помню, трудно тебе переломить характер. А мы с тобой коммунисты и обязаны не только о себе думать. Надо и Шонину показать свое качество и свои новые навыки.

Они выехали на пригорок. Рядом было село. В сельсовете Крутилин сразу же подошел к телефону. Долго звонил, пока отозвался сонный голос телефонистки.

— С Боевым меня соедини.

— Боев отвечает, — сообщила телефонистка, — соединяю…

Крутилин рассказал о земле, о ветре и сообщил, что хочет начинать сев с утра.

— Очень хорошо, — ответил Боев чужим хриплым голосом, — одобряю. Можешь сеять… С высоким качеством.

Входя на двор, Крутилин жалел, что разбудил Романа. Он, наверное, и уснуть-то не успел как следует, голос у него какой-то усталый… Крикнул Сергею:

— Серега, скачи к этим песельникам. Черт с ними!

Лед тронулся на рассвете. Зеленые глыбы громоздились на бетонные откосы ледоломов, с грохотом крошились и обрушивались в черную воду.

Несмотря на раннее время, на берегу собрались все строители, и даже из ближнего села пришли.

Фома Лукич без шапки, в одной синей рубахе ходил около плотины, с беспокойством поглядывая на реку.

Стогов сквозь грохот льда и шум воды закричал:

— Не бойся, Фома Лукич!

Он похудел от бессонных ночей, от ожидания паводка, но был весел и спокоен. Все шло хорошо, именно так, как было рассчитано.

— Глядите, Роман! Это не последняя наша плотина. Это только начало.

И раздался веселый голос:

— Здравствуйте, Роман!

Сима. Идет по самому краю обрыва: ярко-голубое пальто, черные, ничем не прикрытые пушистые волосы, дымящиеся на ветру, голубой шарфик. Подошла, протянула руку. Роман не решался прямо взглянуть в ее лицо. Что мешало — собственная робость или ее смелость? Он так до сих пор не смог в этом разобраться. Стоя на самом краю обрыва, она звонко смеялась:

— Что это вы к нам никогда не заглянете? Но я когда-нибудь вас все равно поймаю. Я узнала один ваш секрет.

— Какой секрет?

— Секретов не говорят, о них догадываются. И вообще скучновато мне без вас.

Это признание еще больше смутило и почему-то обрадовало Романа.

Внизу у глинистого берега бушевала весенняя вода, взбивая желтую пену.

— Отойдите от обрыва! — издали крикнул Стогов.

— Хорошо, — ответила она, но не тронулась с места.

Стогов проворчал:

— Глупая бравада.

— Отойдем, — сказал Роман.

Сима вздохнула:

— Господи, до чего вы все какие-то расчетливые. — И отошла от обрыва.

Ребятишки вдруг загалдели так громко, что заглушили даже грохот ломающихся льдин.

— Смотрите, что это? — спросила Сима.

На небольшой льдине от одного края к другому бегал серый котенок. Подбежит, сунется в ледяную воду и отпрыгнет назад, старательно отряхивая мокрую лапку. Побегал, побегал, да уселся и начал умываться.

— Ой, что же с ним будет? — закричала Сима. — Ну, что же вы все!..

— Да, — поморщился Стогов, — ничего не сделаешь…

И вдруг Роман загорелся глупой и горячей отвагой. Он сам понимал, что это глупо, но уже не мог остановиться. Не глядя на Симу, он решительно спросил:

— Хотите, я вам его достану? Если вы хотите, конечно.

— Нет. Не хочу, Лучше, если вы живой. Или сухой, по крайней мере.

Голос спокойный. Или насмешливый? Этого он не успел понять, вмешался Стогов:

— Бросьте вы это. А если у вас, товарищ Боев, излишек энергии, то для этого дело найдется. Пошли.

Затянутой в перчатку маленькой рукой Сима указала на льдину, где сидел котенок.

— А ему так и погибать.

Стогов пожал плечами и пошел по тропинке к парку. Видавшие всякие виды столетние липы и тополя глубокомысленно раскачивают своими черными вершинами. Высокие ели столпились около полуразрушенных каменных ворот. Внизу заросли шиповника, акации и сирени. Скоро распустится сирень, зацветет и совсем закроет остатки деревянной ограды. Парк стоял запущенным много лет. Здесь пасли скот, и по веснам соловьи справляли звонкие свои свадьбы.

— Вот, наведите здесь порядок. Соберите комсомольцев, беседки постройте, сцену.

— А денег дадите?

— Много не дам. А вы не торгуйтесь.

— Договорились, — ответил Боев.

Среди зарослей сирени возвышались развалины какого-то небольшого круглого строения. Из груды битого кирпича торчали остатки ребристых колонн — наивная подделка под античность и, как всякая подделка, бездарная. Стогов тоном экскурсовода пояснил:

— Храм любви это был. А где храм, там обязательно нищета физическая и духовная. Да и любви-то никакой не было…

Разглядывая развалины «храма любви», Роман ожидал продолжения. И дождался. Вздохнув, Сергей неожиданно и, как Роману показалось, без всякой связи с развалинами продолжал:

— А может быть, я и не прав. Любовь требует чего-нибудь такого необыкновенного, возвышенного… Или безрассудного. В огонь надо кидаться или в воду. Вы как думаете — надо? Если вы так думаете, то я кому-нибудь другому поручу все это хозяйство, а то вы, того и гляди, восстановите этот «храм».

Он рассмеялся не особенно, беспечно, так что Роману сразу стала ясна логическая связь всего, что дальше сказал Стогов.

— А Сима сумасбродка. У нее нелегкая судьба и невеселая, наследственность. Так что вот…

Он не договорил и пошел к выходу из парка. Боев шел следом и думал: в чем это он-то провинился перед Стоговым? У входа в парк они повстречали Симу.

— Трагедия не состоялась, — весело сообщила она. — Льдина раскололась, а котенок на ледолом запрыгнул и там сидит.

Боеву сказали, что Степу можно найти в клубе, он пошел туда и попал на репетицию. Кругом на скамейках сидело десятка полтора молодежи и пожилых людей: Почти все были в сапогах и в рабочей одежде.

Заносчивый счетовод из стройконторы смирно сидел на столе, покачивая ногами.

Степа стоял на сцене, широко распахнув пиджак, и вкрадчиво спрашивал тоненькую веснушчатую девушку (Люба — вспомнил Роман):

— А вы молчите?..

Люба взволнованным голосом ответила:

— Я, как и он, готова заклинать самым для вас дорогим в мире — помочь нашей любви.

Степа выпрямился и, слегка кланяясь, развел руками:

— Что же, придется уступить просьбам и приняться за человеколюбие… Хорошо. Я возьмусь за ваше дело.

— Скапен, — строго крикнул актер Кабанов, — ты так смотришь на нее, будто сам собираешься на ней жениться.