Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

Смешанный лес стоял плотной стеной в величавом спокойствии, окружив залитую солнцем и росой поляну. У западной опушки первые ряды деревьев грели на солнце свои крепкие бока. Здесь были представители всех пород местных лесов: корабельные мачты сосен, протянутые от земли до неба, задумчивые и хмельные; зеленые стрелы елок, скромных, без претензий, но отлично знающих себе цену и потому с легкой иронией бросающих беззлобные взгляды на своих лиственных соседок, наряженных в пестрые одежды, - на березки, осины, липы, дубы.

Емельян стоял на опушке, где он только что расстался с Женей, и, растроганный, смотрел на узкую, едва заметную тропку, которая увела его неземную любовь в лесную глушь, а потом - в город, занятый врагом. В голове звенело, и звон этот притуплял мысль, а порою насовсем отключал ее, давал простор чувствам. Емельян глядел в темную чащу, поглотившую Женю, и явственно, до боли чувствовал свое одиночество и тоску. Чтоб отвлечь себя от безрадостных дум, он стал медленно и долго рассматривать деревья, точно увидал их впервые или заметил то, чего прежде не замечал. Лес своим могуществом и красотой всегда внушал ему что-то возвышенное. И сами деревья - их крепкие стволы - казались монументальными, сделанными из вечного материала, из которого ставят памятник на площадях: кованные из меди сосны, литые из бронзы молодые липы, вырубленные в зеленом крымском диарите осины, в темно-сером шведском базальте - ели, нежный прозрачный мрамор берез и необработанный гранит дубов. Все было прочным, основательным, неистребимым, все уходило в глубь земли крепкими корнями.

И вспомнился Емельяну вчерашний сон. Снилось, будто бы немцы решили уничтожить на его родине дуб-великан, казнить гигантского богатыря, который якобы помогал партизанам. Собралась целая свора фашистов и полицаев, окружили могучее дерево и стали пилить его поперечной пилой. Сломалась пила, рассыпались зубья, как у старого пластмассового гребешка. Пробовали топорами рубить. Не поддается, только искры из-под зазубренных лезвий летят во все стороны. Тогда штурмбанфюрер приказал облить дуб бензином, обложить хворостом и поджечь. Вспыхнуло яркое пламя, охватило гранитный ствол дуба, загудело, зашумело, а палачи, взявшись за руки, с диким визгом пошли в пляс вокруг странного костра. Но вот догорел хворост, погасло пламя. А дуб стоит целехонький и невредимый, только черные полосы копоти легли на его груди. Стоит - и вдруг как захохочет громовым раскатом в лицо своим палачам. И видит Емельян, что хохочет совсем не дуб, а человек, привязанный веревками к дубу, раздетый, опаленный, со шрамами и черной копотью на могучем обнаженном теле. И человек этот - Аким Филиппович Титов. Хохочет и поет могучим шаляпинским басом:

Поет и хохочет, да так, что дрожат земля и небо, мечутся в зените белые напуганные облака, а у восточного горизонта зловеще и грозно хмурится свинцово-синяя глыбища-туча, набухает, движется, на глазах растет. Потом как сверкнет размашистой молнией в полнеба да как трахнет раскатом грома, от которого Емельян вздрогнул и проснулся.

Страшный сон этот вселял тревогу.

Емельян постоял так и пошел обратно к штабу бригады. В сосновом бору где-то вверху звенела извечная отрешенная и ко всему безучастная тишина. Подумалось почему-то: сколько столетий стоит этот корабельный сосновый бор? Сколько еще стоять будет? Ты слышишь, сделанный из бронзы и меди, сколько, отвечай?! Не знаешь, потому и молчишь. И Емельян не знает. А может, от него, от Емельяна Глебова, зависит судьба и этого бора, и березовой рощи, и всей земли, которая в памяти сердца значится под кратким, звучным и светлым именем - Родина.

Емельян идет и думает: в полдень Женя уже будет в городе. Если все обойдется благополучно, завтра к вечеру возвратится на базу. И больше он не отпустит ее. А может, и теперь напрасно отпустил? Он будет думать только о ней - и сегодня, и завтра… Никакие дела и заботы не заслонят от него ее чистый, солнечный образ.

Женя не вернулась на другой день. Половину следующего дня Емельян не мог ничего делать - все валилось из рук. Он лишился аппетита, в завтрак выпил стакан чаю, обедать не стал. В голову лезли дурные мысли, он гнал их, но покоя не находил. Наконец уже под вечер третьего дня в штаб бригады пришли двое: начальник разведки отряда Булыги и Анатолий Шустриков - командир подпольной семерки. По их взволнованным лицам Емельян понял, что случилось нечто ужасное. Первым его вопросом к Шустрикову было:

_ Вы нашу посыльную, девушку, по имени Женя, видели?

- Да, мы с ней встречались. Она нас предупредила, и вся группа с семьями благополучно успела уйти из города, - отвечал Шустриков, и по всему чувствовалось, что он хочет длинным рассказом оттянуть время от главного разговора, потому что тяжело сообщать безрадостную весть.

Емельян не выдержал, перебил его резко и сурово:

- Где Женя?

Невысокого роста веснушчатый круглолицый парнишка посмотрел на Емельяна сумрачно и ответил вполголоса:

- Арестована… В гестапо.

Емельян одеревенел. Тупо, невидяще глядел в темную толщу леса и молчал. Потом кивком головы пригласил к себе в землянку обоих и попросил Шустрикова рассказать все по порядку, не упуская ни малейшей подробности.

Вот как это случилось.

Как и было договорено с Емельяном, Женя не пошла по адресу явки, куда обычно ходили связные партизаны, не пошла и домой к Шустрикову, а направилась сразу на квартиру одного из скромных и незаметных участников подпольной группы, Тимофея Сараева. Самого Тимофея дома не застала: не вернулся еще с работы. В квартире была его жена и двое ребят школьного возраста. Женя сказала, что ей очень нужно видеть самого хозяина по важному делу. Кто она и что, не сказала, даже имени своего не назвала. Ждать пришлось больше часа: Тимофей пришел в седьмом часу. Женю выслушал недоверчиво и удивленно: видно было, что опасается провокации. Они разговаривали наедине. Жена и дети вышли на кухню. Когда Женя сказала, что ей очень нужно повидаться с Шустриковым, он ответил, пожимая плечами:

- Шустриков? Не знаю такого, не слышал.

- Я понимаю вашу осторожность, - взволнованно заговорила Женя, - но дело идет о жизни и смерти всей группы, в том числе вас и… ваших детей. Нельзя медлить.

Будто не слушая ее, Сараев вспоминал вслух:

- Шустриков… Шустриков… Не Толей звать его?

- Именно Анатолий, - быстро подтвердила Женя. Ей было ясно, что Тимофей притворяется.

- Молодой такой парень? - опять притворно переспросил Тимофей. - Припоминаю. Так что, вам сказать, где он живет?

- Адрес его у меня есть, - ответила Женя, - но я не могу к нему идти, его квартира под наблюдением.