Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

И я верю ему. Я знаю, каким нужно быть ювелиром-акустиком, чтобы поймать еле уловимые нюансы эха. Тут нужно особое чутье. Я еще раз смотрю на Струнова, пытаясь обнаружить на его потемневшем от напряжения лице хоть маленькую искорку сомнения. Нет, не нахожу. Он уверен, верит себе. А я верю ему. Иначе нельзя.

Пошли в атаку, сбросили глубинные бомбы. По условию, в случае попадания лодка должна выпустить на поверхность воздушные пузыри, что обозначает: "Я поражена", или просто-напросто всплыть. Проходит минута, другая. Никаких результатов. Неужели бомбы легли неточно? А может, Струнов ошибся? Может, никакой лодки здесь нет и не было? Нет, в это я не верю, хотя Панков уже вслух высказал свое сомнение.

Адмирал хмурится, черные брови сошлись в одну линию, две глубокие морщины пробороздили плоский крепкий лоб.

- Ну, что медлите? Что медлите? - ворчит он, все повышая голос.

Я даю команду повторить атаку. Инофатьев смотрит на меня с изумлением, и суровый взгляд его словно говорит: "Ты что, с ума спятил?!" Снова в серую пенистую пучину падают глубинные бомбы, разумеется учебные. Затаив дыхание ждем. Опять никаких результатов. А самолет кружит над нами и, должно быть, тоже ждет результатов атак.

- У вас никудышные акустики, комдив, - роняет адмирал и, скрипя маленьким раскладным стульчиком, на котором он пристроился, отворачивается от меня.

Я чувствую, что начинаю терять равновесие. Изо всех сил стараюсь овладеть собой, не "сорваться". Принимаю решение: правофланговому кораблю остаться здесь и ждать.

- Чего ждать? - перебивает Инофатьев, крепко схватив меня злым взглядом.

- Лодку, которая, не исключена возможность, притаилась здесь, под нами, - ровно отвечаю я. - С двумя кораблями иду вперед по предполагаемому курсу "противника", к месту его обнаружения самолетом.

Идем малым ходом, тщательно прощупывая море. Акустики молчат. Наконец голос впередсмотрящего:

- Справа по носу зеленое пятно на воде!

Вижу. Ярко-зеленое, с переливами изумруда, точно дорогое покрывало, ветром унесенное в море, оно плавно качается на поверхности. Это пятно поставил самолет-разведчик, указав место обнаружения лодки. Далеко позади остался третий корабль. Я боюсь потерять уверенность в себе и в своих подчиненных. Присутствие на корабле беспокойного адмирала действует на меня угнетающе.

Все дальше и дальше от берега, спокойные очертания которого постепенно тают, идем к северному горизонту, где плещется океан. Молчат акустики, молчат офицеры, молчит адмирал, нервно двигая сильными челюстями. Я избегаю его угрюмого взгляда, он - моего. Чем он недоволен? Словно угадывая мой вопрос, он говорит сам себе:

- Упустили.

Говорит тихо, отчетливо, и это сухое свистящее слово неприятно скребет по душе. Неужели и впрямь упустили лодку "противника"? Но когда и как она могла пройти не услышанной нашими акустиками?

И вдруг тревожный голос Струнова:

- Слышу шум винтов.

Я бросился к акустику. Со второго корабля сообщали, что и они получили контакт. Выходит, Марат обманул нас, вернее, пытался обмануть. Выходит, напрасно сторожит его третий охотник там, далеко от нас, у затопленного корабля. Но каким образом лодка оказалась здесь, почему она неожиданно изменила курс в противоположную базе сторону?

Двумя кораблями выходим в атаку.

И опять никаких результатов.

Адмирал кричит в бешенстве:

- Акустики дают неточные данные, рулевой не выдерживает заданный курс, минеры опаздывают сбросить бомбы - вот вам причина непопадания.

А с третьего корабля дают семафор: лодка начала движение, выхожу в атаку.

Что за чертовщина: и там лодка, и здесь лодка. Выходит, их две?

Инофатьев сначала криво улыбается, затем срывается со своего стула и бежит в рубку к акустикам. Переключает аппараты с одного режима на другой - и оба показывают: под водой идет лодка. Никаких сомнений. Правда, ведет она себя несколько странно: после атаки вдруг повернула на 180 градусов и взяла курс на северо-запад, в океан. При этом идет на большой скорости, необычно большой.

С третьего корабля дают семафор: лодка "поражена".

"Поражена"? Значит, там определенно есть подлодка? А что же тогда здесь?

Адмирал смотрит на меня строго, вопросительно, и в глазах его беспокойное недоумение сменяется тревогой.

- Это не наша лодка, чужая лодка, - отвечаю я на его бессловесный вопрос. - Она идет на большой, необычной скорости.

- Атакуйте ее! - приказывает адмирал, а на лице невозмутимость, как у человека, который привык всегда считать себя правым.

- Учебными? - переспрашиваю я.

Он метнул на меня гневный взгляд, будто я сказал непоправимую глупость:

- Ну, конечно, учебными. Там Марат…

Последние слова сорвались у него случайно. Я понял это по тому, как сильно и быстро закусил он посиневшую губу.

Мы бросились в атаку, выпустив по лодке большую серию глубинных учебных бомб. С напряжением ждем условных пузырей. Напрасно. Лодка увеличивает скорость, идет по прямой, все мористее и мористее. Скоро кончатся наши территориальные воды.

Я посмотрел назад, где на горизонте виднелся третий охотник, и увидел рядом с ним всплывшую подводную лодку. Немедленно запросил командира корабля сообщить, кто командует "пораженной" им подводной лодкой. Там, наверное, немало удивились такому запросу, но ответили точно: "Капитан-лейтенант Инофатьев". Указывая глазами назад, в сторону базы, я довольно грубо сказал адмиралу:

- Марат там. А здесь чужая лодка. Разрешите боевыми?

- Еще раз учебными, а если не всплывет, боевыми.

Я взглянул в его глаза: они сделались круглыми и какого-то неопределимого цвета, в них мелькнуло сомнение, запоздалая вынужденная осмотрительность, исчезла всеотрицающая упрямая уверенность.

Территориальные воды остались позади, мы вошли в открытое море. Опять сбросили серию бомб. Ждать не пришлось: показался перископ, боевая рубка, корпус.

Это была не наша, это была чужая подводная лодка. Едва всплыв на поверхность, она начала посылать в эфир истерические вопли открытым текстом: в нейтральных водах в таком-то месте настигнута русскими кораблями, которые угрожают ей оружием, и полным ходом уходила в океан на северо-запад, не обращая внимания на наше требование остановиться. Впрочем, командир ее отлично знал, что советские моряки не станут нарушать международных правил судоходства, - находясь в нейтральных водах, хотя и невдалеке от советского берега, он чувствовал себя в безопасности.

Я ждал, что адмирал и на этот раз произнесет неприятное, свистящее слово "упустили". Но он этого не сделал. Не сделал и я. Вид у адмирала был оторопелый и отчужденный. Должно быть, он только-только начал отчетливо понимать смысл случившегося и внутренне боролся с фактами - не соглашался, отрицал, не признавал. Ему было трудно смириться с тем, что произошло, трудно было признать это непоправимым.