Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

Фрида в Москве. Что она там делает? Наверно, уж и забыла, что есть на белом свете Денис Дидро из Микитовичей - в редакции и в доме Герцовичей так и звали Емельяна. Он мечтал о Москве, собирался поступать в Военную академию имени Фрунзе, затем в Академию генштаба. В нем жила неукротимая жажда учиться, он готов был пройти все академии и университеты страны - тянула ненасытная страсть к знаниям. Он был весь в будущем - в мечтах своих, стремлениях и помыслах. Поездка в Москву сулила возможную встречу с Фридой. Впрочем, все это казалось маловероятным - легкой фантазией, едва согревающей душу. Другое дело Женя Титова: о ней думалось чаще и всерьез. Но он как-то не мог представить ее взрослой девушкой - перед мысленным взором стояла худенькая, резкая в движениях, смелая и умная девчонка с всегда растрепанными прямыми и жесткими волосами. Он не обращал на нее внимания и никогда не задумывался, красивая она или нет. Определенно знал одно: Женя боевая и ни в чем не уступит мальчишкам. Аким Филиппович почему-то любил больше дочь, чем сына, - так казалось Емельяну - и говорил, что из Женечки может получиться Марина Раскова или Валентина Гризодубова. А она в педтехникум подалась. Вот тебе и Раскова! Перед отъездом Ивана в отпуск Емельян сказал на всякий случай:

- Всем вашим горячий привет передавай от меня, Жене особый. - И потом добавил, чуть смутившись: - Пусть она мне напишет и карточку пришлет.

- Такого не бывает, чтоб девушка первой писала, - резонно ответил Иван.

- Ну ладно, ладно, будем еще считаться, кто первый, кто последний…

Думы его перебил Шаромпокатилов:

- Товарищ лейтенант, самолет.

Глебов остановился, посмотрел в небо, куда был обращен взгляд ефрейтора и откуда доносился неприятный звук. Маленькая темная точка двигалась с запада на восток где-то над участком соседней заставы.

- Немец, - утвердительно и с тревогой произнес Шаромпокатилов.

- Фашист. Границу нарушил, - подтвердил Глебов, и в голосе его звучала горечь.

К этому привыкли - в последнее время гитлеровские самолеты все чаще вторгались в воздушное пространство СССР. Только простакам была неясна цель этих перелетов - разведывали приграничную полосу.

- А что же наши, товарищ лейтенант? - спросил Шаромпокатилов. - Ведь по инструкции - должны их сбивать!

Ох как больно резанули слова эти по сердцу Емельяна: будто в том, что фашисты вот так цинично, беспрепятственно нарушают государственный суверенитет Родины, повинен он - лейтенант Глебов. Каким-то десятым чутьем Емельян угадывал - боимся. И этот смысл прозвучал подтекстом в его ответе - Емельян не умел притворяться:

- Есть особое указание - не отвечать на провокации.

- Так они могут и до Москвы долететь, - как будто с обидным упреком сказал Шаромпокатилов, и Глебов уже не мог стерпеть такой диалог: в нем все кипело от сознания своей беспомощности. Приказал сердито:

- Соблюдайте дистанцию.

Ефрейтор отстал метров на десять. Вскоре черная точка самолета растаяла в бездонном мареве, а затем иссяк и неприятный звук, и вновь воцарилась та таинственно настороженная тишина, которая бывает только на границе. Тишина эта особая, не располагающая к сосредоточенному раздумью и душевному покою, тишина, которая все ваше внимание берет на себя, заставляет слушать и смотреть. Можно привыкнуть к тишине сторожки лесника и к тишине пустыни, к шуму морского прибоя и гулу самолетов Внуковского аэродрома, можно сосредоточенно и глубоко обдумывать что угодно, сидя в одинокой избушке где-нибудь возле озера или в квартире дома, окна которой выходят на вокзальную площадь. На границе вы думаете только о границе и о том, что тишина ее обманчива.

Река, нахмурившаяся мохнатыми бровями кустов, темная у берегов, отливала золотом на стремнине. Вода казалась мягкой и теплой на вид, но она не манила окунуться, не звала в свои ласкающие объятия, словно в ней водились по крайней мере стада крокодилов, которые сейчас попрятались где-то в зарослях того, чужого, берега и внимательно смотрели тысячью хищных глаз, подкарауливая добычу.

Напряженная хрусткая тишина границы, готовая в любой миг лопнуть вспышкой ракеты, треснуть выстрелом, бухнуть взрывом гранаты…

Заграница. Чужая сторона. Иной мир… Никогда там не был Емельян Глебов, но часто, очень часто жгучее любопытство тянуло его туда: хотелось своими глазами взглянуть и увидеть и ту землю, и тех людей, и порядки в том ненашенском краю. Пришлые с той стороны люди - перебежчики рассказывали: тяжело было жить в панском ярме, еще горше стало в гитлеровском, терпения нет от произвола и мук.

Шли тропинкой вдоль контрольно-вспаханной полосы, на которой нарушитель границы непременно должен оставить свои следы. Прибрежные кусты прикрывали от любопытных глаз с чужой стороны, казавшейся безлюдной. Вдруг Глебов остановился и затем, пробираясь сквозь ольшаник ближе к реке, начал всматриваться настороженно. Подошедшему вплотную Шаромпокатилову вполголоса сказал:

- Там кто-то ходит. Слышишь, сорока встревожена.

Действительно, сорока возмущенно трещала на том берегу, металась над деревьями. Засели, замаскировавшись ветками, стали наблюдать. Глебов не ошибся: не прошло и пяти минут, как на той стороне из кустов вышел человек в штатском, остановился у самой реки, неторопливо оглядел нашу сторону, затем так же не спеша стал раздеваться. Он был молод, строен, с хорошим загаром. Емельян обратил внимание на его рослую, крепкую атлетическую фигуру, подумал - офицер, должно быть. Сделав несколько гимнастических движений, человек полез в воду, окунулся и медленно пошел от берега. Он не плыл - шел, покуда можно было идти, чуть ли не до середины дошел - вода была ему до подбородка.

Потом на берег вышел второй человек - солдат с автоматом. Тот не раздевался, сел на траву, положив автомат на колени. Штатский так и не плавал - минут десять ходил по дну, вылез из воды, основательно продрогший, оделся быстро и сразу исчез в зарослях. За ним ушел и солдат.

- А вода, видно, еще холодная, - заметил Шаромпокатилов.

- А вы что ж, думаете, он и взаправду купался? - живо спросил Глебов. Ему не то что не терпелось поделиться своей догадкой - хотелось проверить наблюдательность и сообразительность ефрейтора. Он нигде и никогда не упускал случая, чтобы учить своих подчиненных. - Как, по-вашему, что он за человек, почему купался только один, а второй сидел на берегу? Почему купался именно здесь, где и спуск в воду неудобен и дно не песчаное, а не возле поста, где они обычно купаются? Подумайте хорошенько и не спешите с ответом.

Шаромпокатилов соображал вслух:

- Штатский этот, похоже, переодетый офицер. Не умеет плавать, потому и купался, где мелко. У поста ихнего река глубокая. Хотя нет… - Ефрейтор заколебался, нашел свои доводы неубедительными, сообщил, осененный догадкой: - Брод искал?