Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

Мухтасипов не стал перечитывать написанное. Сложил листок вчетверо и спрятал в левый карман гимнастерки, где хранился партийный билет. Потом посмотрел в щель. По-прежнему было тихо и знойно, по-прежнему впереди чернели трупы врагов. И вдруг один зашевелился, поднял руку, попробовал встать и не мог. Раненый был слаб, он, видно, потерял много крови, и у Мухтасипова вместе с жалостью к раненому немцу родилось желание помочь ему, желание практически невыполнимое, потому что сам политрук не мог ходить. О раненом немце почему-то думалось не как о враге, который пришел на нашу землю убивать и, быть может, убил кого-нибудь из пограничников, а просто как о человеке. "А ведь можно было спасти ему жизнь. Дома, наверное, тоже есть жена и сын. Интересно, о чем сейчас думает этот гитлеровский солдат? Может, он рабочий, которого Гитлер насильно погнал на войну. Может, его товарищи - рабочие где-то там, в Берлине, в Гамбурге, в Мюнхене, уже вышли на улицу с красными знаменами и с лозунгами: "Руки прочь от СССР!"

Мухтасипов не видел "юнкерсов", он только слышал их накатистый, с надрывом гул и затем вздрогнул от громового раската. "Бомбят. Значит, скоро атака". Между Мухтасиповым и Шаромпокатиловым расстояние около ста метров. Теперь ему эта стометровая площадка с направленными на нее с двух сторон пушками и пулеметами показалась огненным мешком, в который обязательно попадут атакующие фашисты и не смогут выбраться живыми. Он решил не выдавать себя преждевременно, стрелять в упор, когда вражеская цепь окажется впереди танка Шаромпокатилова. Он готовился нанести врагу жестокий удар, но смерть оборвала все его расчеты, планы и мысли. Во второй заход "юнкерсы" спикировали на район первого дзота, и одна бомба угодила прямо в танк политрука.

Тяжелые осколки гулко ударили по броне танка Шаромпокатилова. Ефрейтор инстинктивно отшатнулся от смотровой щели, чтоб тотчас же заглянуть в нее. Танк политрука, превращенный в груду металлолома, лежал на боку, угрожая небу теперь какой-то нелепой и ненужной пушкой. Возле него над огромными воронками дымилась черная земля. Алексей открыл нижний люк, спустился на землю и быстро осмотрелся. Немцев не было видно. Тогда, пригибаясь к земле, он помчался к изуродованному танку, думая о политруке, которому, возможно, нужна помощь. Махмуд Мухтасипов лежал с расколотым черепом и лицом, залитым кровью. Он был мертв. Шаромпокатилов посмотрел с проклятием на небо, где удалялись на запад три "юнкерса", стиснул зубы и уже не побежал, а спокойно во весь рост зашагал к своему танку.

В тыльную щель башни Шаромпокатилов видел, как началось новое наступление. Картина была знакома. Прямо на него в направлении первого дзота шли четыре танка, а за ними - пехота. И по мере того как нарастал лязг гусениц, ширилась и нарастала тревога в душе ефрейтора. Ближе, ближе. Вот прогромыхало справа, затем слева. Танки миновали его, не остановились. Посмотрел в прицел. До уходящего головного танка было не больше полусотни метров. Он быстро удалялся. Шаромпокатилов решил пропустить его, стрелять по второму. Стрелял почти в упор, с каких-нибудь двадцати метров. Попал по мотору. Танк загорелся, вспыхнул как-то сразу ярким пламенем. Потом повалил черный дым. Два следующих танка прошли в стороне - они были недосягаемы для пушки Шаромпокатилова, не сумевшего повернуть башню. Тогда ефрейтор ударил в тыл по пехоте из пулемета. Фашисты не ожидали жестокого удара в спину - бросились вперед в развалины первого дзота. Шаромпокатилов ликовал: было радостно видеть, как в панике мечутся враги, пытаясь спасти свои шкуры.

Увлекшись пехотой, ефрейтор не заметил, как один из фланговых танков повернул назад, подошел к нему на близкое расстояние и в упор стал расстреливать своего же собрата, в котором теперь находился советский человек. Немецкий танкист знал уязвимые места своей машины, он мог уничтожить Шаромпокатилова с первого же выстрела. Но он не жалел снарядов, он боялся, как бы этот русский не развернул башню в его сторону. Уже замолчал пулемет Шаромпокатилова, уже зияла в боковой броне дыра, из радиатора клубами валил дым, а немец все расстреливал ненавистный и страшный для него танк.

А в это самое время на другом конце обороны заставы два танка, появившихся с востока, "утюжили" четвертый и пятый дзоты, а два других вели пушечную дуэль с неожиданно прорвавшимися к заставе со стороны хутора Ольховец двумя советскими танками Т-34.

Ровно в полдень пехота и танки немцев овладели пятой заставой. Командир полка приказал доставить ему пленных советских пограничников. Перед тем как бросить их в лагерь, он хотел посмотреть на тех, которые истребили половину личного состава его полка, сожгли четыре танка, сбили один самолет. Примчавшийся с заставы адъютант доложил полковнику, что пленных нет, что все русские пограничники уничтожены доблестными воинами фюрера, а их укрепления разрушены дотла и, если полковнику желательно посмотреть…

Полковник решительным жестом прервал адъютанта и нетерпеливо взглянул на часы. Слишком много времени отняли у него советские пограничники, но с мертвых какой спрос - надо спешить расквитаться с живыми. Вперед на восток! И только вперед. Раненых эвакуировать, мертвых похоронить (своих, конечно!), живым, не задерживаясь, продвигаться вперед! Командиру дивизии было немедленно направлено донесение: сопротивление русских сломлено, весь гарнизон укрепленного района уничтожен, огневые точки полностью разрушены, полк выполняет последующую задачу. Объясняя свои неимоверные потери командиру дивизии, полковник теперь уже не ссылался на железобетонные доты, которых в действительности не оказалось на заставе; он утверждал, что гарнизон русских состоял из отборных коммунистов-фанатиков, большевиков-чекистов, которые не сдаются в плен и сражаются до последнего патрона, предпочитая взорвать последней гранатой себя и своих врагов-победителей.

Четвертый дзот был расстрелян из танка термитными снарядами и затем раздавлен гусеницами. Пятому дзоту, в котором находилось всего лишь три человека - Емельян Глебов, Максим Братишка и Василий Ефремов, можно сказать, повезло: наскочивший на него танк гусеницами и лобовой броней завалил вход в дзот, вернее, выход из него, после чего таким же образом начал заваливать амбразуры. Но именно как раз в этот самый, момент в его башню угодил снаряд советской тридцатьчетверки. Это заставило немца бросить пятый дзот, который был уже обезврежен, и присоединиться к двум другим своим собратьям, продолжавшим перестрелку с двумя советскими танками. Вначале это была довольно безобидная пушечная дуэль: с расстояния каких-нибудь полутора тысяч метров танки не очень активно постреливали друг в друга из пушек, маневрируя среди невысоких холмов и кустарников. Но когда было покончено с заставой, когда все семь немецких танков "высвободились" и объединились в один кулак, танковый бой принял решительный характер, обостренный соотношением два против семи.