Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

На дороге между хутором Ольховец и заставой немцам удалось взять советские Т-34 в кольцо и постепенно сужать его. Наши быстро разгадали тактику врага и решительно пошли на прорыв кольца. Произошел скоротечный, но жаркий танковый бой, который закончился тем, что в густой ржи осталось четыре подбитых и сожженных танка - два советских Т-34 и два немецких T-IV. Остальные ушли на восток.

В пятом дзоте кромешная темнота и тишь. Даже земля не вздрагивает от боли, успокоилась. Емельян в который раз нажимает кнопку зуммера и дует в телефонную трубку. Ответа нет. Значит, и нет больше четвертого дзота, последнего. Все кончено. И эту гнетущую горькую мысль усиливает и подтверждает немая бесконечная тишина. Ну хоть бы один звук, хоть какой-нибудь отдаленный признак жизни там, на просторе, за стенами дзота. Не хватает воздуха, дышать тяжело.

- Запечатали они нас, замуровали, - вполголоса, но без особой тревоги, даже как будто и беспечно говорит Максим Братишка.

Ему не ответили, не поддержали разговора. Только Ефремов цыкнул на скулящего Казбека.

- Сейчас бы пива холодного, - опять после паузы отозвался Братишка.

"А есть совсем не хочется", - подумал Глебов.

- Что будем делать, товарищ лейтенант? - спросил Ефремов.

- Прежде всего, надо позаботиться о воздухе, иначе мы скоро все задохнемся. У вас лопата есть?

"Что за вопрос? - подумал Ефремов. - Какой же боец без шанцевого инструмента?" Отозвался кратко:

- Да. - Достал лопату, не спеша, но проворно начал пробивать ею землю в амбразурах. Это было несложно: минут через десять в кромешную темноту дзота ворвался яркий луч дневного света и осветил осунувшееся темное лицо Ефремова.

- Воздух и солнце есть! - весело воскликнул Братишка. - Не хватает воды для полного физкультурного комплекта.

- Цс-с, - предупредил его Глебов и заговорил полушепотом. - На заставе могут быть немцы. Будем осторожны.

- Молчу, молчу, - зашептал Братишка. - Вы совершенно правы. Надо дождаться здесь ночи.

А в голове Глебова больно стучат какие-то тупые, нечеткие думы: Мухтасипов, Шаромпокатилов, четвертый дзот… Что с ними? Погибли? Нет, надо выбраться отсюда дотемна, надо выбираться сейчас. Но если наверху немцы - тогда все, конец. Имеет ли он право принимать такое решение, не посоветовавшись с товарищами?

Думы, думы, думы… Но нельзя молчать. Надо что-то говорить, перебить и развеять тяжелые думы.

- Максим Иванович, расскажи что-нибудь, - просит Емельян.

- Что рассказывать? - в голосе Братишки веселые нотки. - Разве что, как женился?

- Хотя бы. Поделись опытом. Нам ведь с Ефремовым… - Глебов старается шутить.

- Мой опыт, пожалуй, не поучителен.

- Это почему? - спрашивает Емельян.

- Нетипичен. Шел по улице, встретил незнакомую девушку. Спрашиваю: "Я вам нравлюсь?" Она ошарашена, растерялась. "Нравитесь", - говорит. "Тогда пойдем в загс". Так мы и поженились.

- Это когда ты от Гали Шнитько вышел? - догадался Глебов, вспомнив Галин рассказ о молоденьком летчике.

Братишка опешил:

- А ты откуда знаешь?

Емельян слукавил:

- Мы должны все знать, что происходит в пограничной полосе. Служба, Максим Иванович.

- Нет, а все-таки? Кроме шуток? - Братишка был явно заинтригован. Наконец догадался: - Хотя все понял. Сестер Шнитько, я слышал, за что-то арестовали.

- Они были немецкими шпионками, - сообщил Глебов.

- Вот видите - нет худа без добра, - после паузы заметил Братишка. И немного погодя добавил: - Галю я любил по-настоящему.

- А Эру? Прости за нескромный вопрос.

- Эра другое дело. Галя была красивая, а Эра хорошая. Она меня любит.

Он так и не ответил на вопрос. Емельян не стал настаивать. Но что это? Наверху как будто кто-то ходит. С потолка слабо, всего несколько крошек, посыпалась земля. Емельян сделал предупредительный знак рукой и отошел от света. Прислушались настороженно. Как будто голоса. Там, наверху. Незнакомые. Но говорят по-русски. Что они говорят?

Емельян прислоняет ухо к амбразуре, жадно ловит отдельные слова, фразы:

- И тут одни убитые…

- Живых… нет…

- Похоронить…

Лихорадочно стучит вопрос: кто они? В голосе уже поймано что-то знакомое, вот только сразу нельзя припомнить. И вдруг Емельян кричит в амбразуру громко:

- Гаврилов! Евсей Михайлович!..

Шаги приближаются, но голос опять незнакомый, другой:

- Дядя Евсей, вас зовут.

И в ответ совсем знакомый, мягкий:

- Тебе показалось. Мертвые молчат…

- Нет, Евсей Михайлович! - кричит Глебов. - Ему не показалось: тут живые.

С помощью местного крестьянина Гаврилова и его племянника Павла выбрались из дзота. Гавриловы не находят слов, чтобы высказать и радость, и горе, и боль, и все то небывалое, неповторимое и трагически страшное, что им пришлось пережить за эти полдня.

Евсей Михайлович то и дело повторяет, наверно, главный для него вопрос:

- Что ж теперь будет, что будет?

Но ответа не ждет, знает, что вопрос его трудный, и ни Глебов, ни два других его товарища не в состоянии сказать ему ничего утешительного. Племянник спешит поведать, как за их селом немцы сбросили парашютный десант, как повесили возле клуба председателя сельсовета, как фашистский танк наехал на избу бабки Улиты - избу разрушил, поросенка задавил, сама бабка еле жива осталась.

- Где немцы? - перебил его Глебов.

- Некоторые в селе, а больше ушло туда. - Юноша показал рукой на восток.

Евсей Михайлович дополнил:

- Везде они, кругом - куда ни глянь. И все машины, машины. Сколько ж у них машин! А наших что-то не видно.

И эти последние слова, сказанные так непосредственно, без тени упрека, больно ударили Глебова, будто он был виноват во всем: и в том, что у немцев много машин, и что тьма-тьмущая их прошла на восток, так и не остановленная заставой, и что наших войск почему-то нет.

- Застава стояла насмерть, - ответил он Гаврилову сурово. - Какие ребята полегли!.. - Он поднял к глазам бинокль и осмотрел вокруг весь участок. Задержался, глядя на северо-запад.

Братишка спросил:

- Что там?

- Во ржи четыре танка. Стоят, - ответил Глебов и подал Братишке бинокль.

- Стало быть, разбитые, - подсказал Гаврилов-старший, а племянник пояснил:

- И за селом много брошенных танков. Есть которые сгорели.

- Очевидно, подбитые, - заключил Братишка, возвращая бинокль.

- Я не вижу немецких трупов, - заметил задумчиво Глебов. - Подобрали, что ли?

- Наверно, захоронили, - согласился Ефремов. - Надо бы и нам.

Глебов и сам об этом уже думал. Он понимал и другое: нельзя терять времени. Здесь, на открытых руинах заставы, их могут заметить. Надо было принимать какое-то решение. Он все еще никак не мог примириться с мыслью, что заставы больше нет.

Братишка сказал, с тревогой глядя в сторону границы:

- Нам надо немедленно уходить.