Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

Так уж повелось исстари: идут-едут крестьяне в город на базар или обратно возвращаются - обязательно подле дуба остановятся, утолят жажду родниковой водой, глаза и лицо промоют и сразу почувствуют свежесть и бодрость во всем теле. А уж на что приятно посидеть под густой зеленой кроной, сквозь которую никакой, даже самый тоненький лучик пробиться не может! А можно и недолгий дождь переждать, будто под навесом. Словом, в зной и непогодь под могучими крыльями богатырь-дерева всегда можно встретить доброго человека, нашедшего здесь приют и покой. Сколько былин и небылиц, сказок и легенд слышал дуб-великан за свой долгий незапамятный век! Сколько тайн человеческих сохранил он, ни одним листочком не обмолвился. Постепенно он и сам становился легендой, и людям почему-то казалось: он живой, но в отличие от них - бессмертный, что он вечно будет стоять, как страж земли среди долины, и всегда над ним будут проплывать в лазуревом небе тучи-облака, петь жаворонки и улыбаться солнце. И от этого прочнее становилась вера в незыблемость мира и житейские тяготы казались не столь безысходными и трагическими.

Остановилась передохнуть под дубом и Анна Глебова, по-деревенски Прокопиха, - возвращалась к себе в Микитовичи из города. Вызывали ее в полицию по какому-то делу, должно быть сыном интересовались. Да на ее счастье, того, кто ее вызывал - бывшего начальника полиции и еще двух полицаев, - сами же немцы и повесили возле рынка и на дощечке написали только одно слово: "Партизаны". А новый начальник полиции Аким Титов и разговаривать с ней не стал, только походя и сказал:

- Иди, Ганна, домой. Зря тебя побеспокоили.

И глаза совестливо отвел. А еще бы - стыдно людям в глаза посмотреть, совесть, наверно, еще не всю потерял. Хотела его спросить: может, про Емельяна что-нибудь слышал, да он куда-то спешил, недосуг стало, как большим начальником сделался. Обрадовалась Прокопиха, что домой ее так легко из полиции отпустили, да не успокоилась - стыдливый, как будто даже чем-то виноватый и такой кроткий взгляд Акима посеял в ней тревогу. Определенно что-то знает про Емельяна. Может, убит? На границе ведь - первым войну встретил. Или, может, в плену у немцев? Так и Титов Иван тоже где-то на границе служил. Может статься, одна судьба.

Решила пойти на квартиру к Акиму и у его дочки Жени все выпытать про Емельяна. Женю Прокопиха любила и втайне нарекла своей невесткой. А лучшей и не желала она для сына. Только где он, ее Мелька?

Женю встретила возле дома. Разговаривали, стоя на улице. Женя очень обрадовалась этой встрече, как будто давно и с нетерпением ждала ее. Спросила взволнованно, сверкая большими, как у Емельяна, только не синими, а какими-то серо-зелеными глазами:

- Ну что там, тетя Аня, зачем вас вызывали?

- Ай, так, ни за чем, - ответила Прокопиха. - Сама не знаю. Отец твой велел домой идти, и все.

- А в Микитовичах как? - все так же волнуясь, спрашивала Женя, не начиная разговора о главном. И Прокопиха догадывалась, что вопрос задан попусту, не стала даже отвечать на него, а в свою очередь спросила:

- Про Ивана вашего не слышно?

- Нет.

Женя смотрела на нее так искренне, прямо и открыто, округлив блестящие влагой глаза, что Прокопиха поверила.

- И про моего?

- Откуда же, тетя Аня? - и вздохнула совсем не по-девичьи, сокрушенно и очень искренне.

А потом две тайны поведала ей. Во-первых, сообщила, что фашисты будут угонять наших людей в Германию на работу. В рабство.

- Это все равно что плен, тот же плен, а может, и хуже. Предупредите всех здоровых людей, чтоб прятались. И детей прячьте. Будут увозить на кровь. Для раненых им детская кровь нужна. Только вы никому не проговоритесь, что это я вам сказала, - строго-настрого предупредила Женя. - Скажите, что слышали от верных людей. Ладно, тетя Аня? Будьте осторожны.

Прокопиха понимала, что Женя выдает великую тайну, что в случае чего с ней могут сделать то же, что сделали с полицаями. Но полицаи - это ладно, туда им и дорога: сами вешали, а потом и для них веревка нашлась. А Женя - другое дело, свой человек, можно считать, близкий.

Вторая тайна была еще серьезней первой. Женя попросила Прокопиху приютить у себя хотя бы на время, пока кончится война, еврейскую девочку. В том, что советские войска вот-вот перейдут в контрнаступление, прогонят фашистов и война скоро кончится, Женя не сомневалась. В первые дни оккупации города фашисты устроили облаву на евреев и коммунистов. Арестованных сажали в теплушки и под усиленной охраной отправляли эшелонами на запад, в концлагеря. Многих евреев, особенно детей, приютили у себя и прятали от оккупационных властей добрые люди, рискуя собственной жизнью. Однако скрываться им в городе, где почти каждую ночь производились массовые облавы и обыски, с каждым днем становилось трудней. Нужно было уходить в более безопасные места: в глухие деревни, в леса к партизанам.

Родителей восьмилетней Бэлы Солодовниковой, работавших в городской больнице, гитлеровцы упрятали в концлагерь. Девочку приютила соседка, но какой-то негодяй донес об этом в полицию, о чем Аким Титов сообщил своей дочери. И тут, как на счастье, подвернулась Прокопиха. Ей-то и вверила Женя судьбу незнакомой ей девочки. Анна Глебова согласилась без колебаний. Лишь повторяла потом вполголоса всю дорогу: "Боже мой, боже мой - что делают, изверги окаянные, душегубы!"

Возле дуба-великана задержались недолго. Бэла в который раз принималась рассказывать незнакомой ей тете Ане о том, как ночью фашисты схватили ее папу и маму, и всякий раз обрывала свой рассказ, не доведя до конца, вздрагивала своими худенькими плечиками, пугливо глядела в печальные голубые глаза женщины и детским чутьем угадывала в них материнскую жалость к себе. Она верила, что это добрая тетя, и нисколечко не боялась ее, готова была идти с ней хоть на край света, только бы никогда не встретить фашистов и полицейских. А Прокопиха, глядя на девочку полными страдания и жалости глазами, поучала ее ласковым, мягким голосом, тем самым голосом, которым она в последнее время все чаще в мыслях разговаривала со своим далеким и таким близким Емельяном:

- Ты, доченька, запомни - племянницей ты мне доводишься. А покойный мой муж Прокоп - тебе родным дядей. Брат твоего батьки. Из-под города Саратова вы. Батька твой Иван Глебов, в колхозе он трактористом. Запомнила?

Девочка молча кивала головой.

- Твоя-то фамилия какая?

- Бэла Солодовникова, - тихо и с готовностью отвечала девочка.

- Во, и фамилия у тебя русская, имя тоже… красивое. Я в какой-то книжке, еще когда Мелька в школу ходил, читала про девушку Бэлу, как ее украли под венец. Можно б и так, под своей фамилией. Только лучше Глебова, потому как ты теперь племянница наша. А мы Глебовы. Ты не говори никому, что еврейка. А почем узнают! И не узнают. Что тут такого: все люди одинаковы. Среди разных бывают и хорошие и плохие. Даже и в одной семье разные бывают. Вон хотя б и Женя - славная она и жалостливая и тебя пожалела. А батька ее… кто его знает, что он за человек. Был хорошим, и все у нас считали его хорошим, справедливым. Все за правду стоял. А теперь с немцами. В бурмистры поначалу пошел, а сейчас в полицию. А может, его силой заставили?