Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны

Теперь вскинул ружье Эмхвари. Сначала в воздухе закружился пух, потом орел упал на камни совсем близко от нас.

Алая кровь брызнула па белый камень, пористый, как сванский сыр.

Тут уж я догадался о смысле этой стрельбы: мои спутники давали знать врагу, как метка и тверда их рука.

В хорошенькую же историю втянул меня окаянный Джокиа!

Отстать от своих попутчиков теперь было бы неудобно. Да и Джокиа не доверит мне лошадь, а другую здесь не достать. Известно мне и то, что предпочтительнее самому участвовать в драке, нежели разнимать дерущихся.

Я был занят этими размышлениями, когда окрик Кац Звамбая заставил меня вздрогнуть. Кац что-то взволнованно кричал сыну, по-видимому отчитывая его. Арзакан надвинул башлык на самые брови и заворчал, не глядя на отца.

Старик обернулся ко мне и Эмхвари и сердито крикнул, чтобы мы ехали быстрей. Мы молча повиновались и стали подстегивать тяжело дышавших коней.

Выехав на шоссе, мы с рыси перешли на галоп и, не замедляя хода, доехали до дорожного управления.

На равнине был разбит лагерь рабочих. В двух бараках горел огонь. На полянке стояли роллеры, ожидавшие ремонта. Мотки проволоки, части механизмов, рельсы, телефонные аппараты, дизели, медные, алюминиевые, железные, стальные и фарфоровые части, электроарматура, бетонные формы были доставлены в эту страну, где еще не видели даже аробного колеса.

Посреди лагеря возвышался единственный телеграфный столб и ослепительно светила двухсотсвечовая лампа. Триста сванов, набранные из Верхней Сванетии, плясали «перхули». [63] Перхули — грузинский хороводный танец.

То попарно, то всем строем наступали широкоплечие исполины, позвякивая длинными кинжалами о посеребренные бляхи поясов, притоптывая ногами в мохнатых ноговицах.

Мелькали остроконечные шапочки, похожие на головки пушечных снарядов; двигались плечи; зычные голоса разносились над ущельем.

Одна группа запевала:

Другая отвечала:

Снова первая:

Вторая в ответ:

И вдруг, выпрямившись, танцующие хватались за широкие кинжалы.

Стоял непрерывный звон оружия. Поблескивая друг на друга глазами, сваны подхватывали хором:

Неистово отплясывали великаны. (Иль, может, то гнулся и трещал дубняк, сотрясаемый ураганом?)

Из могучих глоток вырывался то рев Ингура, то гул снежных обвалов, то треск рогов дерущихся туров, то грохот взорванных скал.

Джокиа пошел устраивать лошадей. А мы нашли поблизости стога сена и, разбитые усталостью, расположились на ночлег.

Перхули продолжался. В глазах танцующих играл электрический свет. Не ему ли, только что появившемуся здесь, пели сваны свои гимны многовековой давности?

Вот они начали «Беткилис перхули».

— Не знаете, что они поют? — спросил меня Тараш Эмхвари.

— Дали, богиня с золотыми волосами, почитается у сванов как покровительница охоты. Она полюбила охотника Беткили, который был влюблен в свою невестку Тамар. В ночь на праздник Ламарии Беткили удалось соблазнить Тамар. На другой день он участвовал в перхули. Дали послала на землю белую самку тура. Во время танца она пробежала между ног Беткили…

Но я не успел досказать. Показался Джокиа.

— Здесь будете ночевать? — спросил он.

Кац Звамбая поднял глаза.

— Да, — буркнул он, мотнув головой.

По знаку Кац Звамбая, Арзакан приволок дубовый обрубок и предложил мне сесть. Затем он и Эмхвари подкатили еще два таких же и положили на них доску. Кац Звамбая достал из сумки хачапури, налил в рог водки и протянул мне. Я отказался в его честь.

Благословив трапезу, Кац выпил со словами!

— Да будет счастлива наша встреча!

Затем, передавая мне рог, продолжал в доверительном тоне:

— Так будет лучше: подкрепимся и тотчас же выедем. Похоже на то, что Джокиа выдал нас. Очень может быть, что Тарба гонятся за нами от самого Джвари. А если и не так, все равно задерживаться опасно. В этих местах живут другие Тарба.

И он взглянул на Тараша и Арзакана.

Тараш ничего не сказал. Сняв с головы башлык, он положил его на колено. И что же! У этого молодого человека была совершенно седая голова. Я был поражен, потому что знавал Эмхвари и раньше. Осведомился, отчего он поседел.

— Это случилось со мной в ту ночь, когда от моей руки погиб несчастный Джамлет Тарба. Да, в ту ночь…

Арзакан вначале хранил молчание, потом отец и сын заспорили. Арзакан настаивал на том, чтобы остаться здесь до утра и только с рассветом двинуться дальше.

Спросили и моего мнения.

Для меня, пожалуй, было бы лучше всего расстаться с ними: как-нибудь провести эту ночь, а наутро отделиться, хотя бы для этого пришлось вернуться в Тбилиси.

Но ничего этого я, конечно, не сказал. Уклонившись от прямого ответа, пробормотал!

— Вам виднее. Поступайте, как находите нужным.

Потом я спросил Кац Звамбая:

— Джокиа говорил мне, что вы приходитесь ему кумом. Можно ли поверить, что он вас предаст?

Старик горько усмехнулся.

— Эх, что вы говорите! Ради выгоды он не остановится перед тем, чтобы предать родного сына. В этом году понадобился кооперативу строительный камень. Что же сделал Джокиа? Он продал им надгробные камни с могил своей матери, отца и всех покойных родичей. Разве этакий человек пощадит кума?

— Но будьте с ним осторожны, — обратился Кац Звамбая к сыну и воспитаннику. — Не выказывайте ему недоверия, не то, чего доброго, он уведет ночью коней и оставит нас ни с чем.

Только бы добраться как-нибудь до Махвша, — продолжал Кац. — Если в Сванетии нас приютит Кора Махвш, тогда мы спасены. Нас защитят его башни и весь его род.

У меня с ним давнишняя хлеб-соль: когда-то я переправлял лошадей из Черкесии.

— Что это еще за Кора Махвш? — спросил Арзакан.

Я разъяснил, что по-свански так зовется глава рода. Кац Звамбая принуждал меня пить. Я выпил еще один рог. (Такое уж у людей обыкновение — перед опасностью налегать на алкоголь.)

И вот сидим злы и с аппетитом, возбужденным горным воздухом, закусываем мегрельскими сулгуни и хачапури. Маленький винный рог ходит по рукам.

Лицо Тараша Эмхвари раскраснелось от водки, но оставалось хмурым. Этот преждевременно поседевший человек, уставившись в землю, весь ушел в свои мысли. Он поднимал голову лишь тогда, когда наступал его черед принять рог.

Снова сваны затягивают хором:

И пляшут мохнатые великаны на полянке, залитой электрическим светом.