Лев Правдин - Берендеево царство

— Кто? Беня!? А мы ему скажем: «Давай по-хорошему, а то милицию вызовем».

— Он сам милицию вызовет. Нет, это дело не пойдет.

— А хорошо бы. Взять эту икону и принести. Или хотя бы убедиться, что у него этот «благословляющий» и что наше дело сторона… Нет, не станет Беня шуметь. Пошли.

— Да он, наверное, спит…

— Посмотрим: если есть свет, то войдем.

— Ты подумай: ночью к иностранцу! Знаешь, куда нас за это?..

— Я за все отвечаю. Пошли. Боишься, так я один.

Но как только мы увидели Беню, сразу поняли, что ни для какого серьезного разговора он сейчас не годится. А мы приготовились именно к серьезному разговору о пролетарской солидарности, о чести рабочего человека, и мы старались убедить сами себя и друг друга, что Беня, как бы он ни был отравлен капитализмом, должен в конце концов прислушаться к голосу своей совести.

Воодушевляя друг друга такими речами, мы шли в душной предгрозовой темноте по каким-то переулкам, спотыкаясь о камни и проваливаясь в ямы, которых днем никто не замечает.

— Если у него нет классового самосознания, тогда хоть совесть-то у него есть? — сказал Галахов, когда мы вышли на базарную площадь.

Предположение это прозвучало очень неопределенно, на что я ответил тоже предположением:

— Должна быть.

Беннет Бродфорд жил в доме догорающего непмана, который и до революции торговал галантерейным товаром. Дом был, как и все купеческие дома в городе, двухэтажный, прочный, как сундук, внизу помещался магазин, отгороженный от ночного вороватого мира коваными зелеными ставнями, а наверху жил сам хозяин. Над магазином синяя вывеска, по ней золотом: «Галантерея» и пониже — «А. К. Форосов».

— Замуровался, как в крепости, — проговорил Галахов, с мрачной ненавистью разглядывая вывеску. — Форосов. Грек, что ли? Непманщина. Скоро им конец.

Я напомнил:

— А ты речь Ленина читал?

— Ну и что?

— Он сказал, что нэп всерьез и надолго.

— А это, по-твоему, не долго? С двадцать первого года терпим. Скоро мы эту лавочку как жахнем!..

В этом доме совхоз снимал комнату для американского механика. Инженер Гаррисон жил в другом доме, в центре города, один в двух комнатах с ванной и теплой уборной, что мы простодушно считали совсем уж разнузданной роскошью, недоступной простому механику.

Этот факт классового расслоения почему-то нас воодушевил, и мы, увидев, что окна угловой комнаты освещены, постучались в облепленную, раскрашенную под дуб дверь цитадели одного из представителей России нэпманской. Приготовившись к встрече с заокеанским представителем, мы постарались принять вид холодной неприступности.

Ну а дальше все пошло совсем не так, как мы предполагали и к чему себя готовили. Начать с того, что дверь нам открыла очень молоденькая и хорошенькая девушка в пестром халатике, вероятно дочка галантерейщика. Тонкий запах духов усилил наше замешательство.

— Ах! — вскрикнула она без всякого испуга и сразу же начала кокетничать: — А я подумала, это папа пришел.

Начальства в городке было немного, и, конечно, она сразу узнала Галахова, потому что удивленно подняла тоненькие бровки и очень мило сморщила носик, недоумевая, зачем районному вождю молодежи понадобился американец. А мы, в свою очередь, тоже слегка обалдели, не ожидая, что на нашем тайном и не совсем праведном пути встретится такая красотка. Эта встреча не входила в наш план и почему-то поколебала нашу уверенность, так что я подумал, что лучше бы нам уйти, но Галахов как-то сразу окаменел и противным голосом, в котором проступили совсем не свойственные ему баритональные казенные скрипы, спросил, дома ли квартирант.

— Да, дома, и вот его дверь. Наверх и направо.

Юная нэпачка, покачиваясь на стройных ножках и посмеиваясь, стояла в стороне в самом дальнем углу большого коридора и наблюдала, как мы в скорбном молчании остановились у двери, из-за которой к нам доносились звуки красивой печальной песни.

Галахов вежливо и осторожно постучал. Песня смолкла. Дверь распахнулась, словно нас только и ждали. На пороге стоял Беня в зеленой, как трава после дождя, рубашке и без ботинок, в одних полосатых носках. Рукава были подвернуты, обнажая жилистые руки, густо поросшие черными волосами.

Он нас сразу узнал.

— О, какой гость! — закричал Беня и восторженно выругался.

Девушка засмеялась. Беня высоко поднял указательный палец и крикнул ей:

— Кэтрин! Один бутилка! Какой уважаемый гость! Вот мой берлога, мой изба.

Он попятился, выставив ногу вперед, изобразив нечто вроде церемонного поклона. Один носок оказался с дыркой, из которой выглядывал синий панцирный ноготь. Было заметно, что Беня на взводе.

— Мы лучше потом, — пробормотал Галахов и тоже попятился, но не отдавая при этом никакого поклона, — в другой раз.

— Зачем нам другой раз? — закричал Беня восторженно. — У нас уже есть другой раз! Все равно вы уже пришел. А вот Кэтрин, девочка высший класс, люкс! Злая, как кошка. — Он захохотал и, скрючив пальцы, показал, какие когти у Кэтрин и как она обороняется в случае чего.

И оттого, что он так ломался, и оттого, что старался говорить ломаным языком, я понял, что он еще не очень пьян, и, пожалуй, с ним стоит поговорить. Очевидно, Галахов тоже так подумал и решительно перешел границу. Я шагнул за ним. Мы сразу начали приглядываться и прислушиваться. Как контрабандисты или как туристы в чужой стране.

Но ничего особенного мы не заметили: это была обычная комната холостяка и забулдыги, у которого свои понятия насчет чистоты и уюта. И все в комнате было обычным, как и должно быть у человека, временно проживающего в доме некогда богатого, а сейчас захудалого коммерсанта.

Заметно было, что, когда эту комнату готовили для иностранного постояльца, в нее стащили все, что было лучшего в доме, поэтому здесь оказалась «варшавская» кровать, богато отделанная никелированными завитушками, будуарное трюмо, в которое блудливо заглядывали резные лакированные амурчики, гардероб таких богатырских габаритов и с такими массивными и богатыми дверьми, что, казалось, стоит им распахнуться, как оттуда, как из ворот, с грохотом вылетит тройка резвых коней, запряженная в карету.

В переднем углу вместо иконы стояла пальма в черной с золочеными обручами кадочке. В углу за кадочкой несколько пустых водочных и пивных бутылок. И вообще все было захламлено, запылено, одеяло криво свисало с роскошной кровати, стол без скатерти, и везде по углам что-то разбросано, и на пальме висят пожухлые от пота и явно заграничные подтяжки. Наверное, сам Беня комнату не убирает и, уходя, запирает ее, не допуская никого постороннего и даже хозяйку дома, которая никогда бы не потерпела такой неопрятности.