Лев Правдин - Берендеево царство

— Стоп!

Беня проворчал:

— Согласен. Вас двое.

Но видно было, что он не струсил и уступил, только трезво оценивая обстановку. Кроме того, он не видел причин для драки. Разные взгляды на жизнь — стоит ли этот вопрос того, чтобы три парня решали его кулаками? Лучше выпить и все забыть. Он налил в пустые стаканы по глотку водки и как-то необыкновенно ловко раскатал их по столу.

Вернув стакан на середину стола, я сказал:

— У нас к вам дело. Предложение.

— Деловой разговор? — Беня осторожно улыбнулся. — Что вы хотите?

— Где икона? — прямо спросил Галахов. Ему надоели все предварительные разговоры.

— Что значит икона? — Беня рассмеялся. — А, эти черные грязные доски. Нет, это не мой бизнес. Мой товар чистый.

У него был несколько обескураженный вид простодушного, ни в чем не повинного человека, которому приходится отпихивать от себя какое-то совершенно смехотворное обвинение. И теперь уже стало ясно, что мы поторопились и влипли в нехорошую историю. Но, видимо, Галахов еще не совсем понимал это и продолжал нажимать:

— А за что вы Гнашке подарили ковбойский костюм?

— Гнашка? Какая Гнашка? Я никакой Гнашки не знаю.

Кажется, Галахов тоже все понял, потому что в голосе его не слышалось прежней уверенности, когда он объяснял Бене, кто такой Гнашка. Американец жизнерадостно взмахнул руками:

— А, это! Костюм техасского пастуха. Этот парень купил его у меня. Разве так нельзя?

— Можно, — сказал я, — пошли, Пашка.

Я ничего не чувствовал, кроме досады на то, что мы даром потеряли время в этом обыкновенном логове обыкновенного торгаша, каким оказался американский парень. И даже ковбойский костюм обернулся простым нарядом пастуха, отчего слетели все остатки романтики и авантюры, которыми мы сами так плотно окутали наше предприятие. Техасский пастух! Это меня добило.

— Пошли, Пашка, — повторил я и грубо потянул своего спутника за рукав.

Мы вышли в коридор, и сейчас же из другой двери показалась нэпачка Кэтрин, неправдоподобная, как японская кукла, в своем пестром халатике, и кокетливо закачалась на стройных ножках, словно исполняя какой-то замысловатый танец.

— Уже? — спросила она, сочувственно посмеиваясь.

А нам, одураченным, показалось, будто она ехидничает. Мы молча прошли мимо нее, вдыхая ненавистный и завораживающий запах духов. Скорее, скорее из этого дома!

Неожиданно я услышал ее отчаянный шепот:

— Постойте!

Так отчаянно может взывать человек, доведенный до крайности.

— Можно вам задать один вопрос?

— Какие еще вопросы? — не глядя на нее, пробурчал Галахов.

А я рассматривал ее, удивляясь несоответствию между ее отчаянием и необычайным кокетством, с каким она это отчаяние выражала. «Разыгрывает», — подумал я, слушая ее взволнованный шепот:

— Что мне теперь делать? Отец говорит: «Нам конец». Да я и сама вижу. Хотела на работу — никуда не берут. Мне что же, отравиться? А я хочу жить! А как?

Нет, на розыгрыш не похоже. Второй раз за один вечер я слышу один и тот же вопрос, но тогда я знал, что ответить: там была Тоня. А что можно посоветовать девушке из ненавистного капиталистического логова? Наша задача — искоренять все остатки капитализма, стереть с лица земли. Но мне что-то не хотелось ни стирать, ни искоренять эту тоненькую девчонку. Наверное, и Галахову этого не хотелось. Он сказал:

— Надо подумать…

И в замешательстве отступил к выходу. Я тоже отступил. Она пошла было за нами, но из той же двери, откуда она вышла, послышался удушливый тонкий голос:

— Катька, ты с кем?

Катька! Никакая она не Кэтрин. Просто русская девчонка, попавшая в беду.

— Зайдешь после, — шепнул Галахов. — Вот к нему.

Он указал на меня, и у меня не было времени отреагировать, потому что появился сам догорающий галантерейщик А. К. Форосов, невысокий, но очень раздавшийся в ширину и какой-то весь расплющенный. Я заметил его пухлые желтоватые щеки, обросшие черным кудреватым волосом, и вывернутые негритянские губы. Шлепая стоптанными туфлями, он начал спускаться по лестнице, натужно посапывая в наши затылки. В дверях он напутствовал нас голосом галантерейщика:

— Заходите, не забывайте, всегда останетесь много довольны-с…

Мы уходили сосредоточенные и молчаливые, плечом к плечу, как на параде.

Уже давно замечено, что управлять событиями это все равно что пытаться изменить направление ветра, вместо того чтобы использовать его в своих интересах. Не считаясь с этим, я каждый раз с утра намечал себе план на весь день, но уже к обеду начинал оглядываться: куда это меня занесло?

События налетали на меня со всех сторон, как тревожные ветры, и я всегда опасался пропустить что-нибудь самое захватывающее и, конечно, пропускал.

Так случилось и в это утро, когда я вышел из своего «люкса», положив в карман блокнот, где самым первым пунктом значился разговор с Деминым о Тоне. Ну, хорошо.

— Доброе утро, — сказал я, отдавая ключ дневной дежурной по фамилии Пароходова.

Она вся так и рассиялась улыбками, как будто я ее несказанно осчастливил, и тоже пожелала мне всего самого доброго. Тогда я еще даже и не подозревал, какая она злоязычная баба. В это утро все мои мысли были о Тоне, и все мне казались хорошими.

Так я думал, пока не вошел в столовую, где завтракала очередная смена, и не увидел, что все ребята чем-то необычайно взволнованы. Увидав меня, Гаврик замахал ложкой и что-то закричал, но я его не расслышал, потому что все орали одновременно.

И только когда я подошел к крайнему столику, ребята сразу многозначительно притихли.

— Семка Павлушкин вернулся, — сообщил Гриша и с явным осуждением добавил: — Дурак!..

Дурак! Это было очень неожиданно и непонятно, и я еще не успел спросить, в чем дело, как все мне объяснил Гаврик, которому явно не терпелось все объяснить.

— Отец привез его, Семку-то. Связанного, чтобы не сбежал!

— Не болтай, — осадил его Гриша. — Ты видел его, связанного? Видел? Ну и заткнись!

Выяснилось, что Семку привез отец как раз к подъему и прямо в общежитие. Ребята начали его расспрашивать и не ласково, а кто-то даже успел ткнуть его, но Семка как камень: стоит, головы не поднимает, ни на кого не смотрит. Хорошо, что тут подоспел Демин и увел его. Сидят сейчас у директора в кабинете. А ребята шумят: не дали им по-свойски поговорить с Павлушкиным.

— По кабинетам дезиков скрывают! — пламенно негодовал Витька Карагай.

Но кто-то ему напомнил:

— А ты сам говорил, что ничего особенного. А теперь дезертиром обзываешь…

— Ушел, так не попадайся, не позорь товарищей. Выгнать его из совхоза!..

Дальше я не стал слушать, я даже решил не терять времени на завтрак, чтобы скорее увидеть Семку и самому все выяснить. А главное, надо его вытащить из директорского кабинета, и если уж судить за дезертирство, то уж, конечно, своим судом, комсомольским. В этом ребята правы.