Журнал «Юность» - Журнал `Юность`, 1973-2

Это, почитай, целина, какой у меня еще не было!

— Можно считать, такой профессиональный опыт «обречен» совершенствоваться еще в течение нескольких лет. Не жалеешь?

— О чем жалеть? По-моему, апрель во все времена года не так уж и плохо. Ты не согласен?

Читателям «Юности» наверняка известно имя Татьяны Войтюх.

В 1970 году вместе с Вячеславом Жигалиным она завоевала на чемпионате Европы бронзовую медаль в танцах на льду, и с тех пор они неизменно входят в число сильнейших танцевальных дуэтов страны, Европы и мира.

Но на этот раз Татьяна Войтюк в ином качестве.

Первооснова этого дневника — личная. Таня ведет свои записи много лет. Она вообще человек пишущий: вместе с Леной Котовой выпускает веселую и злую стенгазету сборной страны по фигурному катанию, которая называется «Дуга».

Однажды Таня прочла мне несколько страниц своего дневника, и мне показалось, что он представляет широкий интерес, но, конечно, если кое-что написать подробнее, а кое-что, напротив, опустить.

Мне остается добавить, что Татьяне Войтюк девятнадцать лет, она на третьем курсе факультета журналистики Московского университета, и эта публикация — её литературный дебют.

Станислав ТОКАРЕВ

Сейчас три часа ночи. Элениум не действует, так что я бодрствую. Занимаюсь тем, что разглядываю мандарин. Интересно, кто первый придумал, что его можно есть? И почему не едят мандарин, как яблоко, а очищают и разламывают на дольки? Господи, до чего только человек не додумается, когда у него бессонница!

В следующий раз мне, наверное, придет в голову съесть конфету в бумажке…

Хотя Ленинград для меня город счастливый, настроение от этого сейчас ничуть не лучше. Можете себе представить мой образ жизни: буфет, автобус, тренировка, автобус, буфет, сон, автобус, тренировка, автобус, буфет, телевизор (попадаю исключительно на документальные киноочерки или на рекламу — покупайте хек, сдавайте вещи в химчистку).

После этого ложишься спать с надеждой заснуть, но не тут-то было. Часа три ворочаешься, и при этом в голову лезут не самые приятные мысли.

Надо как-то определяться, наконец, надо найти себя: лирика или характерность? Приеду в Москву, надо доделать платье — какой вырез? Круглый? А круглый нехорошо, лицо у меня круглое. Продолговатый? А продолговатых было много. Перенести этот вырез на спину? А на спине будет партнеру мешать…

И когда поточить коньки, чтобы к соревнованиям были острые? Потом вспоминаешь, что у тебя не скомпонован показательный танец, и надо бы ещё один сделать. Лирический или характерный? Что публике хочется? Публика, она всегда довольна тем, что есть, но если ты ей покажешь лучшее, она уже не хочет худшего — её все время надо кормить новым, разнообразным…

В конце концов открываешь глаза, и первое, что видишь, — это учебник современного русского языка, который лежит на тумбочке и который я за всё время открыла только два раза. На смену бессоннице приходят угрызения совести.

Договорилась пойти в пятницу на консультацию, а в пятницу мы ещё из Ленинграда не уезжаем, значит, надо звонить маме, просить, чтобы позвонила на факультет, предупредила. Вспоминаю, что у меня нет истории русской журналистики, потом — с радостью, что ребята обещали дать конспект по западной литературе почитать… И висит на мне камнем Слепцов, которого я не читала. Мне, правда, сказали: «Это вас красит, что вы не читали Слепцова, не засоряете голову лишними писателями». От такой «похвалы» становится жутко, но я многих спрашивала про Слепцова, почему-то его тоже никто не читал, и, очевидно, это их тоже «красит» — где бы найти «некрасивого человека», у которого есть Слепцов, дал бы мне его почитать…

И как маслом по сердцу, что ещё осень и до сессии есть ещё немножко времени…

Потом начинаешь анализировать: вроде все хорошо, место второе, катаю последнее время без срывов… А радости внутренней, когда тебе лететь хочется, когда всех любишь, все прекрасно, и лужи прекрасные, и грязь прекрасная, такой радости чтото нет. И последнее время чаще скептическая улыбка стала появляться, чем глупая, счастливая…

Счастливая, счастливая — я в любой момент могу представить ту ночь 1970 года, я закрываю глаза: все на меня бегут, все меня целуют: «бронза»…

Фигурное катание — это сенсации и традиции. Настоящую радость приносят сенсации, если они, конечно, приятные. Моя первая и до сих пор единственная сенсация — тот самый семидесятый год. Мне не надо было разбираться, довольна ли я. Радость опла через край, а я упивалась своим хорошим настроением. Потом мы закрепились на своём месте и прочно вошли в четверку лучших в мире, а также никому не уступили второе место в Союзе. К нам привыкли, и мы привыкли к своему положению.

Вот корабль, долгое плавание, и вдруг крик: «Земля!», — и все матросы рады, все счастливы, но проходит время, надо плыть дальше, а корабль задерживается сначала на десять дией, потом на двадцать, на двадцать пять дней, и эта земля начинает надоедать — когда же дальше?..

Дождь… дождь… дождь… Хорошо!

Люблю дождь.

Люблю… люблю… люблю… Дурацкое слово. Две буквы «Л», две «Ю» и одна «Б». Буква «Л» у меня ассоциируется с чем-то благородным. Ленский… Болконский… В этих фамилиях я слышу только «Л».

«Ю». Я не люблю эту букву. Юла, юнга, юннат — сплошная незрелость, неопределенность, вертлявость.

«Б». Это рабочая, простая буква. Она очень крепкая. В словах буквы крепятся к ней. Это фундамент. Она не красит, но и не портит. Ей прощают её грубость, твердолобость так же, как гадкому моллюску прощают его безобразие, когда в его раковине находят жемчужину. Я очень почтительно отношусь к букве «Б». Я ее уважаю.

А вообще мне не хватает букв и не хватает слов. Вот, например, сейчас. Прошел дождь, и на улице какой-то необыкновенный запах. Но, сколько бы я ни старалась, я не могу его передать словами.

Из букв складываются имена. Каждое тоже ассоциируется с каким-то характером. Интересно получается: рождается человек, никто не знает, как сложится его жизнь, родители дают ему одно из имён, какое им больше нравится, а потом он в это имя врастает.

Тарасову я не могу представить себе ни Верой, ни Людой, ни Леной. Только Татьяна, Таня. Это имя можно произнести очень твердо, жестко. А можно мягко и нежно. Так и Татьяна Анатольевна Тарасова, наш тренер. Она весёлая, если не грустит, добрая: если не сердится, заботливая и нежная, если обращает на тебя внимание.

Это имя звучит уверенно, непоколебимо. И Тарасова такая же. Она всегда точно знает, что ей надо делать и как. Такой мы привыкли ее видеть. Но я знаю и другую Тарасову, которая волнуется, переживает, сомневается.