Журнал «Юность» - zhurnal_Yunost_Zhurnal_Yunost_1973-1

Варя не очень понимала, смеётся Раиса над ней или говорит без насмешки. Но как бы там ни было, в эти минуты Раиса ничем не напоминала ей ту, вчерашнюю недобрую женщину, так враждебно встретившую её. Будто другой человек сидел. По-домашнему уютно устроившись на постели, она пила из стакана, блаженно поохивая и закрывая глаза, похваливала крепкий чай и всё говорила, говорила какие-то обычные, не злые слова, и Варе хотелось, чтобы эти слова, и спокойный взгляд Раисы, и она сама, теперь красивая, понятная, чтобы все это было настоящим, чтобы она всегда была такой. Такой, а не как вчера! И Варе захотелось откликнуться на этот разговор, сказать Раисе, что и она так считает: врач должен быть добрым, чутким, любить людей, и Люся, медицинская сестра, с которой она жила в институтском общежитии, тоже так считает. Конечно, и Варя это знает и как раз и хочет стать врачом…

Но, может, не стоит говорить? Получится, будто хвастается, а хвастаться-то и нечем. Все это пока из области мечтаний. И вообще в одном откроешься, придется и другое открывать — как она попала сюда. Почему сбежала с экзаменов? Почему невольно обманула колхоз? А расскажи попробуй! Нет, уж лучше помолчать.

Она и молчала. Покусывала сахар, прихлебывала маленькими глоточками чай — она всегда пила чай вприкуску, как мать, и слушала Раису.

— Я вот девчонкой, — продолжала та, — в твоих годах, ну, помоложе, тоже, помню, всех на свете любила. Ребеночка сопливого увижу на улице в слезах, отдам конфетку, сопли подотру, а собаку хро-мую встречу — домой тащу… Или вот старуха на углу… Знаешь, после войны сколько таких старух, нищенок ходило. Увижу, стоит с протянутой рукой, сердце кровью зальется, как будто не чужого человека увидела, а мать родную. Знаю, своя-то дома сидит, а мне все мерещится, что эта чужая, побирушка— моя мать и есть. И так мне всех жалко было, думала: если я к людям с добром, так и они ко мне с тем… Накось, выкуси! — Раиса сложила из пальцев фигу и показала кому-то. И снова вчерашняя злость метнулась в глазах. — Ну хватит, побалагурили — собираться пора. Вон девки зашевелились.

Давай-ка напяливай своё приданое, чего он тебе тут подсунул.

Раиса поднялась с кровати. Босая, в измятом фланелевом халате — вчера, не раздеваясь, улеглась в нем спать, — она постояла в задумчивости перед дождливым окном. Где-то за станцией, еле слышный в своем нарождающемся шуме, прогудел паровоз. Стекло в окне отозвалось мелкой дрожью.

Раиса притронулась рукой к стеклу, оно затихло, но в этот же миг стал слышен другой, наплывающий издалека звук — поезд подходил к станции. Не тот ли, с которым вчера приехала Варя?

Она вспомнила об этом отдаленно, будто не её, а кого-то другого привез вчера этот поезд, и не она, потерянная, никому не нужная, одиноко стояла на мокрой платформе, и не ей, а какой-то другой девчонке тетка-проводница кричала странные слова о счастье, которое будто бы ждёт тех, кто приезжает в дождь. Нет, она вовсе не чувствует себя одинокой, и никакая она не потерянная, и никому не нужной она себя не чувствует. Если рядом есть люди, даже один человек — какое ж это одиночество! Такого просто быть не может. Люди должны быть нужны друг другу, для того все они и рождаются на свет. Значит, и она, Варя, хоть чем-то нужна им — Раисе, Боброву, начальнику поезда? Конечно, нужна! И они ей тоже. Вот встретила утром доброго человека, зато теперь пьют чай. Чаем и Раису напоила. А ночью, когда сама разревелась, как дурочка, разве не Раиса её успокоила?

А то, что Раиса так её встретила, — это, конечно, не от злого сердца, может, от давней и затаенной обиды какой… Нет, Раиса не Тамарка. Ту никто не обижал. Сама себя обидела, а злится на всех. Все виноваты. Каждый у неё другого съесть норовит. С таким характером жить нелегко.

Шум поезда за окном стих — поезд остановился на станции. Варе вдруг подумалось, что в эту минуту кто-нибудь так же, как и она вчера, сходит на платформу с чемоданом, и как неуютно, наверное, ему, приехавшему человеку, стоять там, на платформе. А может, наоборот: кто-то спешит по черным, скользким доскам платформы к вагону, протягивает билет. А потом устроится в купе у окошка — и поминай как звали!

— Эх, дура я, дура. — Раиса решительно шагнула от окна, бросила на кровать халат, потянулась за выгоревшей старенькой козбойкой, висевшей у окошка на гвозде. Стала одеваться. — Колька Берчак вчера с собой звал. Уезжать собрался. А я кобенилась. Не нужны мне, видите ли, мужики, все они, видишь ли, одинаковые… Может, оно и так, может, они и верно не стоят того, чтобы куда-то там за ними тащиться. Но вот привыкла к нему, паразиту. А теперь вон он, — она кивнула головой на окно, в сторону станции, — небось, забрался на полку. Не бежать же следом.

В эту минуту Варя, торопливо перемывая стаканы, мысленно примеривалась к своей будущей одежке, которую подсунул ей Бобров, и заранее боялась увидеть себя нескладной и смешной, этаким чучелом огородным. Она успела подумать, что не будет влезать в эти огромные сапоги, а выйдет на работу в своих красненьких, чтоб было поменьше сраму. Ну, а робу можно потом приладить — кой-что подогнуть, ушить.

Неожиданное — скорее для себя самой, а не для Вариных ушей — Раисино признание вдруг подхлестнуло Варю. ещё не зная, как и что надо делать и надо ли вообще, она, бросив на стол мокрую тряпку, метнулась к двери, но тут же вернулась, схватила свой плащ и опять устремилась к выходу.

— Эй, куда ты? — Раиса успела крикнуть вдогонку. — Да погоди же, вот человек.

Уже в тамбуре Варя задержалась, оглянулась с порога.

— Куда, говорю, полупила?

— Как куда? На станцию, к поезду… Я задержу его, вот увидишь. Я успею.

— Да кого, поезд, что ли?

— Да нет же — этого Берчака. И не надо ему никуда уезжать. Ни тебе, ни ему не надо. А вагончик я освобожу, пойду к начальнику и попрошусь в другой, их много, а вы живите себе…

Все это она выпалила скороговоркой, готовая тут же броситься с места. И только теперь Раиса поняла, ради чего сорвалась эта сумасшедшая новенькая и зачем ей понадобилось бежать на станцию. Стояла перед странной, чудной девчонкой, глядела на неё и не знала, то ли смеяться, то ли плакать. Всё было непонятно, необъяснимо.

«Неужели, — подумала Раиса, — она и в самом деле побежала бы? Вот чудачка!»

Она не засмеялась и не заплакала. Только покачала головой, как будто сожалея о том, что все это не шутка, что в самом деле живёт на свете вот такой чудной человек, готовый сломя голову бежать, догонять кого-то, и при этом быть уверенным, что кому-то это очень нужно.

— Брось, чудачка, — сказала она, — не гони лошадей. А разговор этот, ну, то, что я тебе тут сдуру брякнула, забудь. Мужиком больше, мужиком меньше, какая разница. В прошлом году, под осень, я в мостопоезде работала, один полковник, вот такой мужик, отдыхать на юг ехал, а мы как раз на том пути работали, где тот южный поезд остановился. Ну, он увидел меня и вроде как влюбился, знаешь, с первого взгляда. Стал с собой звать. Кроме шуток, при всех. Девки меня затолкали: поезжай. Документы, мол, за тобой вышлем… Бросить лопату и — привет из Сухуми! Не поехала… Потом все думала, дура я была или нет, до сих пор не знаю. Тебя вот тогда не было, а то бы ты мне живо того полковника догнала. Ну, ладно, хватит… Шутка! Собирайся давай да пошли. С нашим дружным колхозом тебя познакомлю, бабы мировые…