Журнал «Юность» - zhurnal_Yunost_Zhurnal_Yunost_1973-1

Кто не месил грязь солончаков, не ночевал в занесённой снегом машине, не сгибался под степным бураном, не коротал тоскливых вечеров в казарме, прислушиваясь к вою ветра и волков, тот никогда не испытает такого наслаждения от чтения письма, которым сейчас лучился Жучок. Выражение его лица менялось каждую секунду, губы шевелились. Исписанный лист мелко подрагивал в руках.

Я не спешил распечатывать свои письма. Мне было интересно понаблюдать за этим всегда немногословным, замкнутым парнем. Теперь я его не узнавал. На щеках выступил румянец, глаза блестели и улыбались.

Закончив чтение, он ткнул пальцем в конец письма, застенчиво взглянул на меня и перечитал: «Крепко тебя целую, мой милый. Люблю, жду, скучаю. Пиши. Твоя Катя».

— Чудная девка, — сказал он, аккуратно засовывая письмо в целлофановый мешочек с документами.

Меня слегка покоообило последнее слово. Но Жучок этого не заметил. Он смотрел куда-то далеко, сквозь стену. В его глазах мерцал слабый огонек керосиновой лампы.

Потом он начал рассказывать. Не для меня, а просто так. Я понял, что ему сейчас очень хочется это рассказать, что не случись у нас такого вечера, я два года прожил бы рядом с ним, слушал бы его односложные ответы и никогда не узнал бы того, что могу узнать о нем сейчас. Бывают у человека такие минуты.

Он говорил неторопливо, даже с трудом, часто запинаясь и подбирая нужное слово. Взгляд его блуждал за стенами комнаты. Наверное, он видел то, о чем рассказывал.

А я видел серебристую под лунным светом иву у реки. И двое, обнявшись, спрятались под её черной тенью.

Отдаленный собачий лай долетал до них словно из другого мира. А в этом мире журчала вода в берегах, шелестела осока. Басовитый мужской шепот вплетался в эти звуки, и ему отвечал нежный девичий смех.

Я слышал шорохи, рожденные ласками, счастливый вздох взметнулся к небу, и в прохладной траве сплелись горячие руки…

Жучок замолчал. Я молчал тоже. Слова звучали бы сейчас слишком громко.

— И вот она пишет… — сказал он и погладил конверт рукой. — А что вам пишут, товарищ лейтенант?»

Я улыбнулся. — Мне по сравнению с тобой не повезло, Жучок. Мне таких писем не пишут… — Я перебирал конверты. — Это от отца… ещё одно тоже от него. От брата.

От друга…

— А девушка вам не пишет?

— Нет.

— Поссорились?

— Не угадал. Её у меня просто нет. Понимаешь? Свободен, как птица.

— Как же такое может быть?

— Вот так…

Я чувствовал, что это не ответ, что он ждёт от меня такой же откровенности, на которую решился сам. Я не мог его обмануть.

…Над Москвой гремела летняя гроза. Вода стремительно несла вдоль тротуаров пузыри от дождевых капель. Ожившие сливные решётки довольно чавкали и пожирали её вместе с окурками.

Ливни то моментально затихали, то неожиданно обрушивались с новой силой. Прохожие передвигались перебежками. Всё это напоминало знаменитые и коварные петергофские аттракционы с фонтанами.

После одной из таких перебежек, спасаясь от дождя, я заскочил в телефонную будку с запотевшими стеклами. Там стояла девушка в белом мокром платье и слизывала с губ дождевые капли.

— Извините, — пробормотал я и так растерялся, что даже не подумал уйти. — Такой сильный дождь…

— Вам его уже нечего бояться.

— Так же, как и вам, — показал я глазами на её мокрое платье, прилипшее к телу. Оно так нескромно облегало её фигуру и так просвечивало, что я смутился.

Девушка перехватила мой взгляд и покраснела.

— Мне нужно позвонить. — Она порылась в сумочке и зажала в кулаке трехкопеечную монету.

— Звоните. — Я отвернулся к стеклу.

— У меня интимный разговор. — Она сделала ударение на предпоследнем слове.

— Для интимных разговоров, как и для остальных, до сих пор использовали двушки. — Я достал две монеты, опустил одну в прорезь, а другую демонстративно засунул в карман. — Кстати, мне тоже нужно позвонить. По интимному делу. — Я передразнил её интонацию и вышел из будки.

Дождь не утихал. Но я пренебрежительно стоял под ним, и мне не хотелось уходить. Конечно, звонить она не стала, а просто ждала, когда пройдёт дождь. Или когда я уйду. А может быть, когда высохнет её платье. А потом я провожал её домой. Через всю Москву. Мы шли и разговаривали.

Успокоившись, ворчал гром, и падали редкие теплые капли. Пахло травой. Почему-то пераый день наш мне запомнился до мелочей. А дальше они все слились в хорошее время.

— …А хорошее время, Жучок, быстро кончается. Кончилось оно и у нас. Только не спрашивай, почему. Это называется «не сошлись характерами». Понял?

— Понял, товарищ лейтенант. Только вы не расстраивайтесь, ещё будете счастливый, всё образуется, — сочувственно смотрит он на меня.

Мне становится смешно. На этот счёт я спокоен. Конечно, образуется, не нужно только спешить. Ещё буду бегать на свидания, а потом, позже, по утрам хотеть на работу, а с работы мчаться домой.

Жизнь, она ведь длинная.

Автору — 35 лет, он журналист, живет в Севастополе.

Участник семинара молодых писателей Украины (1971 г.)

Рисунок А. ПУШКАРЕВА.

Ветер дул с запада. В бухте развело волну, ревел предупредительный буй на фарватере, брызги взлетали высоко, и когда катер шлепался носом в накатывающий пенистый вал, солёная изморось била Баглею в лицо.

Он не отворачивался, только прятал папироску в кулак, чтобы не погасило ненароком.

Ещё вечор было тихо, лунно и оттого светло, а ночью месяц затянуло и пошли облака. Темнея, они сбивались в плотную, тяжелую тучу. Медленно наливаясь яростью, туча ползла на город.

А к утру задул этот ветер. Вступив в единоборство с тучей, он старался разорвать её — отрывал клочья и гнал, гнал их на восток, но они снова собирались в стаю: туча залечивала свои раны и, угрюмая, упрямо ползла, закрывая и разгорающееся солнце и посветлевшее небо.

Встав по обыкновению в шесть и в восьмом часу выйдя на улицу, старый Баглей увидел с берега бухты суматоху волн, но не удивился этой внезапной перемене: за прожитые пятьдесят четыре, тридцать из которых прошли здесь, Баглей привык к своему морю.

Невысокий, толстый, краснолицый, с прокуренными сивыми усами, он чем-то напоминал Тараса Бульбу. И как тот в своих знаменитых шароварах, так и Баглей без шлема, в мешковатой водолазной рубахе из неподатливой резины выглядел ещё бравым казачиной. Пятьдесят четыре далеко не старость, но жена звала его «старый», и все окружающие звали его «старый», потому что раньше был ещё один, молодой Баглей…