Журнал «Юность» - zhurnal_Yunost_Zhurnal_Yunost_1973-1

Солнце шило золотом по сини,
Был июль настоян на сосне…
Моему отцу рожденье сына
Чудилось в то лето на войне…

«Поздравляю с дочерью…», — писала
Мать ему, не зная наперед,
То письмо сквозь огненные шквалы
До отца дойдет ли — не дойдет…

Праздничного не было застолья,
Гости не стреляли в высоту —
Дуб молчал, пронзен сердечной болью,
Тишина застыла на посту…

Год сорок второй… Навылет ранен…
Год сорок второй — зловещ и лих…
Родилась я… Но на поле брани
Сколько пало в этот самый миг!

Радость была залита слезами:
Трое братьев матери моей
Пали смертью храбрых… Их глазами
Я ловила свет июльских дней.

Радостью и памятью — в июле
Я явилась в мир,
Когда была
В облаках луна — не потому ли
Мать меня Мтварисой 1 назвала!

Вновь июль… И новые Мтварисы
Входят в мир. А мать ночной порой,
Глядя на луну в небесной выси,
Вспоминает год сорок второй…

…Свет струился синий, первозданный —
Он, дитя, в подарок не тебе ль!!
С колыбельной песней «Иавнана»
Матери качают колыбель.

Пусть земля забудет запах гари —
Черный дым не застилает мтваре!..

Ждала тебя, как чабаны в горах
Ждут после непогоды прояснены?.
То я была луною в облаках,
То темной тучей, то летучей тенью…

«Нет…» — говорили губы мне, но тут
Немедля сердце их опровергало.
Как чабаны отару берегут,
Так нашу близость я оберегала.

Мысль о тебе я трепетно несла,
Как первую фиалку в день погожий…
Не зная ни покоя и ни сна,
На ожиданье я была похожа.

Даря тебе апрель, с небес дождем
Стремительным пришла я к травам
ранним —
Их напоить, и разбудить твой дом,
И оживить твой сад и виноградник…

Не пожелала я с собой нести
Ни подозренья, ни свои невзгоды.
Я — верность, ожиданье во плоти,
Весна — я побеждаю непогоду!

Дождь — превратиться я могу в слезу,
Слезою на реснице дрогнуть чистой.
В конце концов сквозь ветер и грозу
Твое дыханье до меня домчится!

И, наконец-то, после всех тревог,
От всяких звуков отключась, сквозь тишь я
Твое дыханье слышу лишь, твой вздох,
Всю радость бытия в себя вместивший.

И вот, когда мы вновь наедине
И слушаешь меня ты — весь вниманье,—
Вновь ожиданье зреет в тишине.
Вновь ожиданье… Снова — ожиданье…

Листва осенняя редела,
как список роты на войне.
Я видел поле без предела,
я слышал время в тишине.
И оставались в стороне
такие ужасы и страхи,
как гром, как пятна на луне,
и ближе собственной рубахи
ночное небо было мне.

Ночью филин глухо ухал,—
не к добру наверняка,
к злым догадкам, к темным слухам,
так, как лебедь к белым мухам
в сентябре. Ну, а пока
солнце лепит облака
кучевые, как из теста,
и не к месту грустный лад;
незабудки—чья невеста
уронила этот взгляд?
Я смотрю, как смотрят в детстве:
дым колдует над избой
или снова по соседству
чей-то табор кочевой?
Воздух с пухом. В горле сухо.
Синь. Жара. Ни ветерка.
Только песня бьется в ухе,
словно медная серьга.

Когда и я из детства выбыл
туда, где должен кто-нибудь
таскать мешки, ворочать глыбы,
лома рихтовочные гнуть,
ровняя искривленный путь,
я не забыл, как пахли шпалы
золой скитальческих костров
и как к себе я был суров,
когда уменья не хватало!..

Была распутицы пора,
плыла щепа, ботва, кора…
И я кружил на утлой лодке
по разгулявшейся воде,
не понимая, в чем и где
мои потери и находки.
Но вышло, что они в одном,
а суть предмета в промежутке
да в том, что после незабудки
цветут и лодка кверху дном
валяется на солнцепёке —
реальная, без подоплеки.

Ярмарка совхозная —
колгота чуть свет.
Жёсткими полозьями
разлинован снег.
У машин обтаяно
желтое сенцо,
как лото, расставлены
бочки огурцов.
Облачком обросшие,
виснут голоса.
Чёрными матрешками —
гири на весах!
— Кому лучок:
полметра стручок.
Хрусткий, сладкий —
только что с грядки!
— Подходите, девочки,
есть чулки-сеточки:
забредайте в них парней,
как ершистых окуней!
— Не жалейте денег
на хороший веник!
— Молодой человек
приятной наружности,
три метра в окружности,
бери рюкзак, не дыми рассеянно —
станешь стройнее ансамбля Моисеева!
— Ягода дивная,
самая винная.
Раз возьмешь —
семь раз придешь!
В сутолоке праздничной —
широко словам.
Снег хрустит подарочно,
будто целлофан.
Все покупки вежливо
кутает сама
по-сибирски снежная
Русская Зима!

Свет осени начальной над заливом,
Круг пестрых гор, воды литая гладь,
На новом пирсе сварщик терпеливо
Стремится солнце перещеголять.
Над ним струится дым от электрода,
Вплетаясь в горький хвойный аромат.
И льются искры в голубую воду,
Где тени рыб, насторожась, стоят…

Пускай навес неприхотливых веток
Иль просто камень осенит покой
Могилы неизвестного поэта.
Где нету даже метки никакой.
Пускай по ней проходят, не заметив…
Когда строка без автора живет.
Мы часто, забывая о поэте,
Спешим сказать: ее сложил народ.
А был в истоке человек, не призрак,
Поэт нестолько истинный, что сам
Не думал, будет иль не будет признан,
Какой присвоят после смерти сан.
Ах, в том ли дело, кто у нас известней!
Ведь самой высшей мерою права
Частушка ли, пословица ли, песня,
Что и без славы автора жива.
Все дело в этом беспощадном чуде —
Уйдя, оставить с жизнью связи нить:
Оттуда, так сказать, где все мы будем,
Безвестным оставаясь, говорить.

Звезда упала в синие снега,
Но наверху ещё осталось много.
Черны леса. Молчат в снегах стога.
Чернеет одинокая дорога.
Звезда упала…
Где-то города
Своих огней сиянием покрыты.
И только в поле видно, как звезда
Скатилась одинокая с орбиты…