Журнал Юность - Журнал `Юность`, 1973-3

Наконец Лейлико прошла на кухню. Меня она, конечно, не заметила. Но раз она на кухне, значит, Хаджаратович вот-вот придет. Только бы не прозевать.

Звякнула калитка. Он! Я выскочила за дверь, и мы столкнулись на лестнице.

— Ты что, заболела? — спросил сн.

— Нет. Я хочу тебе что-то сказать!

Он удивленно посмотрел на меня, но тотчас его взгляд стал шарить за моей спиной, наверное, решил, что и Лейлико выйдет. Она не вышла.

— Что же ты хочешь сказать? — спросил он и стал подниматься по лестнице. Я волей-неволей поплелась за ним.

— Я хотела спросить о деревне.

— О какой деревне?

— Куда тебя посылают работать.

— А ты обрадовалась?

— Да, — сказала я и тут же поняла, что поступила опрометчиво: его иронический вопрос требовал совсем другого ответа или, в худшем случае, понимающего молчания.

— «Корзина горела, а её ручка смеялась над ней», — сердито заметил Хаджаратович. Он любил иногда блеснуть пословицей.

— Так, значит, горим? — спросила я.

Хаджаратович опять посмотрел на меня удивленно: чего я к нему пристаю?

— Что там о деревне слышно? — спросила Лейлико, наконец покинув кухню.

— И «Сметанке» все надо знать! — засмеялся Хаджаратович. — Больной я, Гиви такую справку составил— даже камень лопнет от сострадания. Потом, ты же знаешь, я пишу научный труд. Как же мне ехать? Но до недоноска, который пихал меня в эту дурацкую поездку, я ещё доберусь. Последним человеком буду, если не оставлю его в дырявых штанах. Видел-перевидел я таких!

— Не горячись, тебе это вредно! — сказала Лейлико.

— А кто тогда поедет? — не выдержала я.

Лейлико посмотрела на меня так, словно своим неуместным вопросом я убиваю Хаджаратовича.

— Дмитрий, если тебя это так интересует. Он в техникуме без году неделя. Да и все равно ему.

Чего он здесь не видел? И так свою комнату в псарню превратил. А в деревне хоть каждой собаке дом строй. Никто возражать не станет.

— Есть на кухне будешь, или сюда принести? — спросила заботливая Лейлико.

— На кухне, на кухне.

А Дмитрий — это Инкин отец. У него недавно умерла жена, Инкина мама. Теперь они живут вдвоем. Если он поедет, значит, и Инка с ним… С тех пор, как они остались одни, Инка с нами даже в кино не ходит, все с отцом. А как же музыкальная школа (и учитель музыки, если верить Алине)? Все придётся бросить?!

— Тамада! — сказала я. — Эх, Тамада!

Но он даже глаз не открыл.

— У, жирнюга! — Я спихнула его с тахты и пошла на кухню.

— Па, — я прислонилась к дверному косяку, всетаки опора, — па, поедем в деревню.

— Наша девочка помешалась на деревне, — сказала Лейлико.

— Если ты в семье младшая, то веди себя как младшая, — сурово отрезал Хаджаратович.

— Цыпленок уток учит плавать! — улыбнулась Лейлико. — Садись лучше, Тамрико, ешь.

— Па, поедем, — повторила я.

— Иди занимайся своими делами или садись ешь, — мягче сказал Хаджаратович. Наверно, «па» проняло его.

— Папа, — начала я опять.

— Зануда! — сказала Лейлико.

— Отстань, Тамара, не твоего ума дело.

— Ты жалкий обманщик!

Я поняла, что подумала это вслух, когда на миг оглохла от пощечины, которую мне отвесил Хаджаратович.

— Подумаешь! — сказала я, опомнившись, и попыталась улыбнуться.

— Что ты, что ты, дорогой, — повисла на его руке Лейлико. — Не волнуйся, прошу тебя! Глупая она ещё, ничего не понимает.

— Ты видишь? Нет, ты видишь, кто вырос в нашем доме? Как она с отцом разговаривает! Я, я виноват, распустил совсем!

Лейлико увела его в другую комнату, отодвинув меня плечом от косяка.

— Что ж, Тамада, прощай! — сказала я. Он стал тереться о мои ноги с подобострастным мяуканьем.

Мясо учуял на столе! Я схватила портфель и выскочила на улицу. Подумав, вернулась к дому и села на ступеньки. Может, Хаджаратович будет искать меня, выйдет, и мы с ним опять поговорим, на этот раз совсем по-другому.

Я ждала долго, почти до самых сумерек, потом встала и пошла к Инке.

— Что с тобой? — испугалась она, верно, под глазом был синяк.

— Ничего! — сказала я. — А папа твой дома?

— Дома, да ты заходи.

— Нет, Инка, лучше принеси мне темные очки и дядю Дмитрия позови.

Инка молча ушла. Она такая: знает, когда можно спросить, а когда нет. Сначала Инка вынесла очки, потом уж позвала отца.

— Что, Тамрико, не заходишь?

— Я спешу, дядя Дмитрий, — сказала я, — только хочу сказать…

— Зайди в дом, все и расскажешь.

— Нет, нет, я здесь… Хаджаратович — ну отец мой — обманщик, а вовсе не больной. Не верьте ему.

— Подожди, Тамрико, не горячись, — начал было дядя Дмитрий. Но я его перебила:

— Пожалуйста, ничего не говорите, не надо. А Хаджаратович и вас обманул и всех всегда обманывал и обманывает… До свидания! — попрощалась я и ушла, но тут вспомнила, что денег у меня ни копейки. И вернулась.

Дядя Дмитрий и Инка ещё стояли «а лестничной площадке. Заметив меня, Инка сбежала по ступенькам.

— Оставайся у нас, — сказала она.

Но я только мотнула головой. Боялась, что если заговорю, то разревусь. И молча стала стаскивать с руки золотые часы. Неделю тому назад их мне подарила папина родня ко дню рождения. «Бедной сиротке!» — сказала при этом тетка. Это они назло Лейлико. Получается, вроде бы из-за нее я «сиротка». А часы красивые. Очень. Таких у меня никогда ещё не было.

— Вот, — сказала я дяде Дмитрию. — Часы. Мне деньги нужны, к маме поехать. Двадцать рублей.

Он посмотрел, мне показалось, недовольно и молча ушел.

— Ну зачем ты так? — обиделась Инка. — Часы…

Дядя Дмитрий принес двадцать рублей.

— Среди людей живем, доченька! — сказал он.

— А часы оставь себе.

— Я пришлю сразу же, как приеду.

И вдруг он погладил меня по голове. Я вырвалась, и побежала, и всю дорогу до вокзала ревела.

Ничего не могла поделать.

В поезде напротив меня сел какой-то подвыпивший дядя.

— Девушка, — сказал он, — снимите очки. Уже нет солнечного явления.

Мне стало смешно. Какой он глупый! И не знает, что это самое солнечное явление только начинается. А очки можно снять через несколько дней — синяка уже не будет.

Окончание. Начало см. № 2 за 1973 год

После ужина по субботам в огромном физкультурном зале показывали кинокартины.

Сметанин воспользовался тем, что связисты батальона проходили обычно в зал без строя, по одному. Выйдя из столовой, Сергей откололся от остальных. Вначале желания его были неопределенны, он пошёл в казарму и сел было писать в Москву.

«Здравствуй, Леха! — написал он. — А жизнь здесь пошла…» — на этом Сергей остановился, он не мог четко сформулировать, какая именно началась жизнь, но чувствовал, что жизнь стала иной. Месяц назад он писал: «…наверное, я похож на гладиатора, который не выступает на арене, а лишь дожидается своего часа…». Сравнение было куда лихое: Сергей тайно надеялся, что Алеша встретит Лену и покажет письмо ей.