Акакий Гецадзе - Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

Не успели мы встретить Новый год, как семья наша, не откладывая, стала готовиться к свадебному пиршеству. Мы одолжили у соседей тысячу разных вещей, — и посуду, и скатерти, и, кто его там знает, что ещё, прибрали дом и на двух арбах отправили на мельницу мешки с зерном. Дедушка Нико наколол дров на целую неделю.

Мясник Фома зарезал во дворе нашу бесплодную корову, и от её крови вокруг снег заалел. Женщины с ног сбились, не успевали разжигать тонэ и печь лаваши. Пришлось позвать на помощь Царо. Правда, руки её были не так ловки, как язык, но всё же и она, как могла, помогала.

В субботу вечером дядя Пиран принарядился, надел белую чоху и тёмный архалук, новые башмаки, подпоясался серебряным поясом с кинжалом, а на голову нахлобучил серую войлочную шапку.

Вдруг, откуда ни возьмись, к нашему дому примчалось с десяток всадников. Отец сказал, что это дружки жениха. Тотчас же накрыли небольшой стол, пошумели, выпили, закусили и поднялись. Дядя Пиран накинул на себя мохнатую чёрную бурку и вышел вместе с ними.

Они вскочили на коней и с песнями отворили калитку.

Дядя держал за уздечку ещё одного коня: седло на нём было какое-то необычное, хотя никто в седле не сидел.

Я сразу пристал к деду:

— Разреши мне сесть на этого коня!

Но дед сказал:

— Нельзя, внучек. Дядя привезёт тебе на нём тётю.

— Какую тётю? Я хочу на коне покататься, а тётя мне не нужна!

— Но она твоему дяде нужна! — засмеялся дед и, взяв меня за руку, повёл в дом.

Я долго брюзжал и всё не мог успокоиться, но в этот удивительный вечер всем было не до меня.

Как только дядя и его дружки уехали, к нам повалил народ. На всех были красивые праздничные одежды, но мне больше всех понравились те всадники, что заезжали за дядей. Старшие чинно расселись полукругом перед пылавшим очагом и повели степенную беседу. Молодёжь затеяла песни и пляски, не переставая, звенела дайра.

В просторном зале сдвинули столы и поставили рядом с ними специально сколоченные длинные скамейки. Мать кружилась, как волчок, и Царо ей помогала.

Тут уж было не до сна: я во все глаза смотрел на происходящее. Все ждали возвращения всадников, и я, конечно, не собирался отставать от них и ежеминутно выглядывал во двор. Но шёл сильный снег и ничего не было видно.

В самую полночь где-то неподалёку грянул ружейный выстрел. За выстрелом последовала песня.

В песне той говорилось, что едут именитые гости и везут с собой фазаниху.

Я прямо-таки ошалел от удивления. Говорили, что Пиран отправился за тёткой, а теперь, выходит, едет с фазанихой? Интересно, как он её словил? Ночью ведь не охотятся. Обманывает он всех. Хотя, чему было удивляться, разве мало он меня обманывал?

Умолкнувшая было дайра снова подала голос, и перед самым очагом завертелась бешеная пляска. Некоторые из гостей зажгли факелы и вышли во двор. Я тоже пошёл вместе с ними. Мне не терпелось взглянуть на пойманную дядей птицу.

От света факелов стало совсем светло на дороге и во дворе. По-прежнему пуржило, и низкое, нависшее небо было полно белых бабочек. Бабочки опускались на факелы и тотчас же таяли.

У калитки выстрелили во второй раз. Всадники спешились. Теперь их было намного больше.

— Благословите дорожку! — крикнул кто-то в белой бурке.

Я стал искать глазами дядю и, наконец, нашёл. Но где же фазаниха? Не было при нём и охотничьего ружья. Ловко спрыгнув на землю, он поспешил на помощь какому-то всаднику и, осторожно сняв его с коня, укрыл своей буркой.

Я, недолго думая, пролез к дяде и повис у него на шее, а того, кто стоял с ним рядом, оттолкнул. Только теперь я хорошенько рассмотрел, что это была женщина — вся в белом, и на голове у неё тоже колыхалось что-то белое. Потом я узнал, что это головной убор невесты — фата.

Я стал толкать и прогонять её: женщина рассмеялась и сказала:

— Ах ты, маленький чертёнок! Я ещё в дом не вошла, а ты меня уже прогоняешь!

Но тут дядя крепче прижал её под буркой, и мы уместились там втроём. Так мы подошли к дверям. Доски, которые прежде загораживали порог, теперь были сняты: надобность в них отпала, так как проказница-свинушка, вечно норовившая прорваться в дом, преспокойно дымилась уже на столе, превратившись в ветчину.

У самого порога лежала опрокинутая тарелка.

Дядя Пиран ступил на неё правой ногой, и тарелка разлетелась вдребезги. В это время бабушка Гванца сунула женщине в рот кусок сахару, второй дала дяде, а про меня забыла, хоть я и широко открыл рот. Мне это не понравилось.

«Неужели, подумал я, обидевшись, бабушка любит эту женщину больше меня!»

— С сыном идёт невеста. С сыном! — грянули вокруг.

— Чтоб в этой семье никогда не было недостатка в сыновьях! — крикнул Эрмолоз и затянул свадебную.

Все, кто находились в комнате и во дворе, подхватили песню, и вскоре она зазвучала с такой силой, что мне показалось: ещё немного и дом с людьми взлетит на воздух.

Потом вдруг стало сразу необычайно тихо, и лишь слышно было как стучат сердца этой женщины и дяди Пирана. Один из дядиных дружков схватил ружьё и, прицелившись, выстрелил в потолок. На чердаке отчаянно взвизгнула кошка и тотчас же умолкла. Бедняжка! Наверное, сидела себе там и слушала песни, а дело вон как обернулось!

Что было потом, я уж не помню, потому что так хотелось спать, что шея у меня скривилась.

Проснулся я уже в своей комнате и тотчас же бросился к стрельчатому окошку. На небе по-прежнему порхали белые бабочки. Мама надела на меня новую одежду и повела в залу, где горел огонь и сидели гости.

Дядя Пиран и его невеста всё ещё сидели на самом почётном месте, а перед ними лежала жареная курица, совершенно нетронутая. Они то и дело раскланивались направо и налево, а гости держали в руках стаканы и без конца тараторили.

За столом оставалось лишь несколько человек. Некоторые спали тут же, положив голову на руки.

Один из гостей, с длинными усами и лохматыми бровями, не переставая бубнил песенку: «Не хочу гривенника, подай мне красивую жену». Бубнил и всё хлопал по щеке рядом сидящего: поддержи, мол! Сосед ошалело мотал головой, раскрывал рот, но ни звука у него оттуда не вылетало. Нельзя было даже разобрать, спит он, или нет, но одно ясно было, что глаза у него зажмурены.

Напротив него сидел юноша в расстёгнутой рубахе: он, не переставая, покачивался и почему-то крутил пальцем в воздухе. Не слушая усача, юноша тянул на свой лад, что, мол, дружки невесты не хуже всех остальных.

И вдруг он так сильно качнулся, что, не поддержи его мой отец вовремя, непременно бы растянулся на полу.

Я вышел во двор. Снег здесь был умят. Кто-то, укрывшись буркой, прикорнул на арбе под навесом; спящий был без шапки, и голова его свисала.

По саду бегал юноша с взлохмаченными волосами. В руке у него была рукоятка топора. Я узнал его: это был тот самый, который стрелял накануне в потолок. Он увлечённо преследовал пёструю курицу, швыряя в неё рукояткой, но всё время попадал мимо и ужасно злился.