Акакий Гецадзе - Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

Пришлось войти в дом. Хозяйка встретила нас приветливо и тотчас же выпорхнула на кухню.

На стол накрывала хозяйкина дочка, совсем ещё ребёнок.

— Твоя, что ль? — спросила сваха.

— А что, не похожа?

— Быстренько она у тебя подросла, в прошлом году совсем крохотулечкой была, а теперь, гляди, девушка уже, на выданье, небось.

— Мать против, а по мне, в жизни всё чем раньше, тем лучше, кроме смерти, конечно…

— Чего далеко-то ходить? — ударила Элпитэ Кечошку по плечу. — Оглянись-ка, парень, вот тебе и невеста. Может, действительно телёночек этот тебя к счастью прямиком и привёл, а?

— И совсем не плохо! Такого цыплёночка прямо с косточками проглотить можно… — прошептал в ответ распалённый женишок.

Девочка уловила перешёптывание жениха со свахою, засмущалась и от волнения принялась отчаянно теребить тоненькую косичку, упавшую на едва обозначившуюся грудь.

— Замуж? Мала ещё, цыплёночек она, из яйца невылупившийся, — запротестовала мать девочки. — Куда ей! Коснётся её мужчина, так все косточки и переломает. Эдак годика через два-три, если подождёте, можно, а сейчас, не поспела ещё!

Кечошка ей в ответ:

— Ястреб сказал бы: вкусное у курочки мясо, а цыплячье мне всё ж милей. Отдай, тётка, сейчас, в моих руках и поспеет, а нет, так потом мне не надо!

— Не торопись, сынок, незрелый плод сорвёшь до времени, так от него ни удовольствия, ни пользы, да и не дозреет он никогда по-настоящему. Одна у меня дочка, не дам я ей жизнь разбить. Спроси у неё, хочет ли она замуж?

Девочка ещё пуще затеребила свою косу, так что чуть не оборвала её совсем, потом часто-часто закивала головой.

— Смотрите-ка! Ах, бесстыдница! Чтобы земля тебя поглотила! Чего головой, как коза, мотаешь, негодная? Да знаешь ли ты, что такое замужество?

— Знаю, — пропищала девочка.

— Что знаешь! Смерть ты знаешь, вот что. Куда тебе замуж! От горшка два вершка, и туда же лезет. Смотри, смотри-ка на неё, отец, и не краснеет, бессовестная.

— Бабку мою в двенадцать лет замуж выдали, а мне уже тринадцать, небось, — стала оправдываться девочка. — Правда ведь, папа?

— Правда, дочка. Матери моей двенадцатый год шёл, когда её в мужнин дом привезли.

— Три года она со свекровью спала, — перебила отца девочка.

— Бедняга свёкр! — вырвалось у меня.

— Вот дурёха, да соображаешь ли ты, что говоришь? — снова рассердилась на неё мать. — Бабка твоя три года со свекровью спала, это верно, но спросила ли ты у этого почтенного человека, храни его господь, есть ли у него мать? А ежели нет, как тогда? Со свёкром, что ли, ты тогда лечь собираешься, а?

… Вышли мы на дорогу не солоно хлебавши. А во дворе оставили пёстрого телёнка и плачущую девочку, которая жестоко вымещала обиду на тоненькой своей косичке.

Перевалили две горы и очутились у дома замужней сестры Адама Киквидзе. Дом был обнесён деревянным частоколом. На кольях ограды жутко белели черепа каких-то страшных зверей с оскаленными зубами и пустыми глазницами.

— Дарико! — позвала от ворот тётушка Элпитэ.

На балкон вышла хозяйка, а, увидев нас, быстренько сбежала по ступенькам и бросилась навстречу.

— Господи, да кого я вижу! — приговаривала она. — Пожалуйте, дорогие, проходите, проходите. Чего ты стоишь, как чужая? А это, если мне не изменяет память, Амбролы покойного сынок, — указала она на меня. Я кивнул ей в ответ. — А вот этого что-то не припомню.

— Это Лукиин Кечошка, забыла, что ли?

— Как же, как же! Он в детстве девчонку мою напугал, ревела так, что по сей день забыть не могу. Сам-то ты, вероятно, не помнишь про этот случай, мал был тогда.

Кечошка покраснел и потупился.

— Откуда ему такое помнить. И-и… когда это было! А теперь он, видишь, какой вымахал. Жених!.. — И тётка ласково потрепала его по щеке, держись, мол, парень, нечего тебе смущаться.

Было холодновато. Позднее осеннее солнце едва грело, а с горы дул холодный ветер.

Не спросив даже о цели нашего прихода, хозяйка снова стала приглашать нас в дом.

— Мужик у меня ни свет ни заря на охоту сбежал и парня с собою прихватил, а мы с дочкой тут по дому крутимся. Ничего, без них управимся… Я мигом, вот только курицу словлю… Очень вы меня своим приходом обрадовали! Ну, а как там в Сакиваре, мир, спокойствие?

— А что Сакиваре сделается, известно, мир! Мачари вот только бродит да и то до времени: свадьбы начнутся, и оно успокоится, — многозначительно ответила Элпитэ.

— Да, мачари да парня женихающегося свадьба только и успокоит, — согласилась хозяйка и посмотрела на нас словно говоря: «Я-то уж понимаю, дорогие, зачем вы сюда пожаловали, меня, старую ворону, на мякине не проведёшь!»

Правду говорят, разве укроется что-нибудь от матери, у которой дочка на выданье?

На балкон между тем вышла девушка. На плече она держала кувшин, и я тотчас же признал в ней ту самую Теону, с которой частенько играл в детстве, когда она гостила у бабушки. Раз как-то я даже окунул её с головой в ручей. Помню, пищала она тогда на всю округу.

В пути аппетит у меня разыгрался не на шутку. Да благословит господь хозяйку, стол действительно был накрыт в минуту. Один за другим появились на столе пушистый прямо из кеци румяный хлебец, выпеченные в золе толстые мчади, окорок, молодой сыр, гусиная ветчина и кислая капуста.

Лоза в Лихети почему-то не прививается, так что своего вина здесь нет. Дарико принесла нам припасённый, очевидно на торжественный случай, кувшинчик вина, и хотя кислило оно изрядно, но от голода и жажды показалось мне даже вкуснее знаменитой хванчкары.

Стол накрыли у самого очага, а в очаге, приплясывая, веселился огонь. Из зарытой в самую глубину его каменной сковородки-кеци Дарико вытащила румяного поджаристого цыплёнка, она подхватила его и положила в миску с остро пахнувшей чесночной подливой и поставила миску на стол. Тут же рядом с курочкой аппетитно розовели зажаренные потрошки.

— Угощайтесь, дорогие! — приговаривала хозяйка. — Это так для начала, червячка заморить, главное ещё впереди! Ты что это, баба, расселась, сложа руки, — обратилась она к Элпитэ. — Давай помогай, рви его на части! Да и вы не стесняйтесь, вот так, вот так!

Руки у неё двигались проворно, в них было столько огня, что казалось, будто весь жар братниной кузни к ней перешёл. Если бы даже очаг не горел — всё бы в этих руках сварилось да поджарилось!

— Кушайте, дорогие, на здоровье! — угощала она. — Теона, дочка, поухаживай за гостями, видишь, стесняются они!

Теона взяла в руки миску и сначала подала её мне. Вы ведь знаете, что гузку я люблю больше всего на свете… Жених потянулся за грудкой, и сваха положила себе в тарелку белого мяса.

Потом Кечо протянул миску Теоне. Та взяла ножку.

— И-и… выбрала бы уж что-нибудь получше, — нашёл повод завязать беседу Кечо.