Акакий Гецадзе - Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

Не знаю, шашлык мне этот помог или другое что, но обрёл я дар речи, орал то басом, то дискантом… Все разбрелись, а я ещё остался, не хотелось мне домой идти. Тогда-то я убедился, что одиночество хуже смерти. Присел к очагу и голову повесил. Почувствовала Царо, какая у меня на душе печаль, и говорит:

— Караманчик, сыночек, родной мой, бог свидетель, ничем ты меня не обременяешь, не тяжело мне ни обед готовить, ни убирать за тобой, ни бельё стирать. Буду я по-прежнему за тобой ходить, правда, внуков у меня теперь двое, да не беда! Найдётся и для тебя минутка, пока в руках сила есть, а в глазах зоркость. Но в одном ты меня, родимый, послушай: плохо тебе без женщины будет, не семья там — где женщины нет, а дерево высохшее. Это я потому говорю, что добра тебе желаю. Без женщины в доме ни вкуса, ни достатка, ни благодати, ничего нет, гости даже в такой дом заходить не хотят. До сих пор я тебе этого не говорила, потому как в трауре ты был, — ведь какое горе пережил — в одну неделю отца с матерью в землю положил, шутка ли? А теперь время пришло, жениться тебе необходимо. Жена за тобой и присмотрит, и приголубит, и в доме порядок наведёт… Только, повторяю, не держи ты в душе, что надоело Царо за тобою ходить. Я ведь тебе добра желаю.

— Э… тётушка, кто за меня пойдёт?

— Ты только захоти, родной, любая с закрытыми глазами согласится. Кто тебе откажет, если ума не лишилась. Таких парней не только в Сакиваре, на всём свете раз, два и обчёлся.

Царо говорила, а я всё думал о Гульчине, хотя знал, что думать о ней нельзя, однако забыть её я был не в силах. И поэтому горестно вздохнул.

— Невезучий я, тётушка, на ком бы свой взор не остановил, все замуж повыходили…

— Да ты, парень, ни дать, ни взять лекарство для незамужних девиц! — воскликнула стоящая тут же рядом Элпитэ. — Если уж у тебя правда такой глаз хороший, взгляни-ка на мою Ивлиту, засиделась она что-то… У тебя от этого ничего не убудет, а девицу пристроим.

— Тётушка Элпитэ, что это ты такое говоришь?! Всех ты вековух на земле сбыла замуж, а для своей дочери тебе вдруг моя помощь понадобилась?! Чудно право!

— Эх, милок, врач, говорят, других от болезни лечит, а себя не может. Разве блаженный отец не говорил тебе этого?

Если бы я мог упомнить всё то, что он мне говорил! Для этого и девяти голов не хватило бы!

Пошёл я домой, развёл огонь в очаге, уселся на треногий стул и, глядя на пламя, задумался. Огонь вдруг превратился в огромное зеркало, в котором я почему-то увидел не себя, а отца. Огонь танцевал, а отец спокойно стоял в огне и, словно ничего и не случилось, как обычно, повёл со мною долгую, тихую беседу.

— Сыночек, — говорил он, — Царо правду сказала, жениться тебе нужно обязательно. Послушайся меня, отец плохого не посоветует!

— Знаю, папа, знаю, если бы ты даже мне этого не говорил, душа у меня горит. Оглох я от одиночества… И жену я хочу иметь, и детей, да видно не судьба мне, невезучий я уродился. Такая уж у меня участь — привезу домой невиданную под солнцем красавицу, а она в русалку обратится. Подумаю я взять в жёны женщину — разгневается на неё господь, — пройдёт она под радугой и в мужчину превратится. Вот так-то. Нет у меня счастья, а без женщины мне постель не мила, дом опостылел, даже сладкий сон мне не сладок, — говорил я отцу.

Огонь постепенно догорел и превратился в золу, и отец растворился и исчез, как в тумане. Стало холодно, я скинув с себя одежду, бросил её в изголовье и лёг, зарывшись в одеяло. Постель была холодна, как лёд.

Вертелся я, вертелся на своём одиноком ложе, наконец кое-как согрелся. Сон меня стал одолевать, закрыл я было глаза, но навязчивые мысли снова прогнали сон прочь. Вспомнилось мне, как ещё в детстве, когда я даже не представлял себе, что это за фрукт такой — супружество и с чем его едят, мечтал жениться, привести в дом к себе женщину.

Когда поспевала краснощёкая мясистая черешня, лакомились мы до отвращения, а наевшись, начинали кидаться ею, вставляли скользкие косточки меж липких от сладкого сока пальцев и, словно из рогатки, целились друг другу в голову. Раз как-то угодил я Кечошке прямо в глаз. Понял он, что случайно это получилось, и говорит мне:

— Чем косточками этими друг в друга стрелять, давай лучше загадаем на счастье?

— Как это? — не понял я.

— А, очень просто. Узнаем, откуда кто жену приведёт.

— По косточкам?

— Да.

Я знал, что девушки обычно гадали на бобах, ну а как гадают на косточках, — не мог сообразить.

Подбросим косточки вверх, в какую сторону упадут, оттуда и жену приводить, понял? Дядя меня этому научил, он всегда так делает.

С тех пор мы тоже всегда так делали. Подбрасывали скользкие косточки в небо и… Если верить Кечошкиным косточкам, он должен был иметь по крайней мере около девяти жён: так как расшвыривал их повсюду. Мои же находили всегда одну и ту же цель — они почему-то падали в сторону двора священника.

Помню однажды, наполнив черешнями пазухи, мы вышли на дорогу и, как обычно, принялись бросать косточки в небо. В этот день с нами были Гульчина и Ивлита. Они тоже стали испытывать судьбу косточками. Я всё бросал их в сторону Гульчины и частенько в неё попадал, она посмеивалась в ответ своим серебристым смехом, и смех этот вливался в мою душу, как мёд. А косточки, брошенные Ивлитой, всё время попадали в меня, но я этому не радовался. В конце концов, не знаю почему, но она так разобиделась, что напала на Гульчину и оттаскала её за красиво заплетённые косички, растрепала и даже плакать заставила. И вернулась домой Гульчина заплаканная.

Никого эта ссора тогда не взволновала. Дети ведь частенько из-за пустяков ссорятся, а иногда и вовсе без причины. Я тоже не придал значения случившемуся, но теперь, лёжа в постели, сообразил, что причина всё-таки была.

Теперь-то я понял, что Ивлита любила меня, а мне было не до неё. И луна, и солнце, и весь белый свет — всё для меня сошлось тогда на Гульчине.

Лежу я и вспоминаю те давние дни. Может, у Ивлиты и сейчас ещё осталась в душе эта детская любовь, но что делать, если в сердце моём нет на неё ответа?! Хорошая девушка Ивлита, красивая, ловкая, сноровистая, всем она пригожа, но не люблю я её и никогда не полюблю. Насильно, говорят, мил не будешь, сердце ведь силой любить не заставишь, никаким оно приказам не подчиняется, живёт по своей воле и всё! Ни разу, никогда не подумал я о том, чтобы Ивлита моей женой стала. Очевидно где-нибудь в другом месте нужно мне счастье своё искать.

Мир велик. Учёный народ говорит — нет ему ни начала, ни конца, потому-то видать и устроен он так бестолково…

Вспомнил я ещё, лёжа, как Кечошка мне тогда говорил: «Не грусти, Караманчик, ты только захоти, подумай только о женитьбе, я тебе такую красавицу достану, что Гульчина эта, противная, рядом стать не посмеет. Пусть я умру, если не выполню своего обещания».