Савелий Леонов - Молодость

— С приездом, Степан! — зычно прокричал чей-то голос в огороде. — Собираются на родимую сторонку дружки, недобитые головушки!

Степан оглянулся. Он увидал на меже человека, лицом похожего на кого-то из прежних знакомых, но ростом чуть выше картофельной ботвы. Человек подвигался вперед с трудом, короткими рывками, будто спутанный. Выбравшись на гумно, снял перед Степаном замызганный фронтовой картуз.

— Не признаешь?

Степан сразу же узнал товарища и одногодка Якова Гранкина, но еще смотрел, точно не веря собственным глазам. Потом бросился к нему, сжал потную руку. Заглянул в багровое от напряжения лицо.

— Яша! Что это, брат, с тобою сделали? Ты ли?

— Вроде как я… Доброго здоровья!

Всю молодость, вплоть до призыва, отходил Яков за стадом. Он был ладным парнем, горластым и смешливым. Вырастая круглым сиротой, Яков особенно ценил товарищей, заменявших ему семью. Первым из них, самым-близким и дорогим, был Степан.

— Как же так, Яша? Не уберегся…

Степан умолк, не находя нужных слов. Не раз он был свидетелем смерти и увечья, но вид сверстника, у которого отхватило снарядом обе ноги, потряс его. Собственное горе отступило перед этим страшным несчастьем.

— Не уберегся. Ох, дела! Закурим? — говорил хриплым от волнения голосом Гранкин, нащупывая в уголке брючного кармана табак. Его обрубленные по колена ноги были заправлены в самодельные опорки из сыромятной кожи, громыхавшие жестяными подковами. — Известно, война! Погибель!

По старой пастушеской привычке он высек кресалом огня и, раздувая дымящийся трут, поднес к трубке Степана.

— От войны, известно, червям да воронью прибыток, а людям разор. Гляди: запаршивела Жердевка Развалились постройки, перевелся скот… Обносились все — срамота! Война сушит до дна!

— Не всех сушит, — возразил Степан, косясь на усадьбу Бритяка. — Есть и такие, что от войны еще больше жиром обросли.

— Ну, я и толкую: червям да воронью прибыток! Пили они нашу кровь по капле, и вот начали черпаком хлебать! — и Гранкин погрозил кулаком в сторону новой пятистенки бывшего старосты Чибисова, будто дразнившейся посреди деревни резными наличниками на окнах и затейливым коньком на крыше.

Они сидели иа камне, курили и думали одну и ту же думу. Степан заговорил о новой жизни, как учил его питерский большевик Иван Быстрое. О жизни, которую надо строить общими силами, отбиваясь от врага.:

— Да, это ты верно говоришь, — подхватил Гранкин, — именно — общими силами! Что, к примеру, я теперь в одиночку?

И, застеснявшись, что опять свел речь к своей убогости, хотя собирался сказать нечто более значительное, он затянулся изо всех сил, стал кашлять дымом; на глазах показались слезы.

— У меня дружок в городе, — продолжал он отдышавшись, — из ивановских ткачей. Вроде твоего питерца — партейный. Вместе на немца ходили… А сейчас он по ранению из-под Царицына к нам попал и зачислен в продотряд.

Гранкин докурил самокрутку, обжигая пальцы, бросил на землю и придавил кованой коротышкой.

— Драка на юге, сказывал Терехов, белые прут несметной силой. Поднялись Дон и Кубань… И на Мурмане, на Сибири, на Украине — разные атаманы! Загоняют народ в старое ярмо! Мысли разбегаются: устоим ли, Степан?

Он смотрел на товарища с беспокойной надеждой.

Степан отозвался не сразу. Он встал, мрачнея и наливаясь гневом. Расправил широкие плечи.

— Ответить на твой вопрос не легко, Яков. А надо! Еще дедушка Викула, сшибленный царской плетью, поставил его перед нами. Его задавали мои друзья — шахтеры, порубанные на рудничном дворе Парамонова. И потому скажу тебе: если нам довелось выпрямить спину и подняться во весь рост — обязательно устоим!

Солнце близилось к закату, но жара еще томила людей. Все было накалено: камни, воздух, стены домов, крыши и дорожная пыль.

Толпа, заполнившая разлинованный колесами зеленый большак, нетерпеливо вскипала разноголосицей. Обходчик Тарас Уколов, балагур и непоседа, носивший за свой маленький рост и прежнюю службу в трактире прозвище Чайник, оповещал селян, стуча палкой о наличники:

— Эй, народ, живо на сход! Федор Огрехов привез новостей со всех волостей! Торопитесь, братцы, дюже сурьезные дела эти, что решаются в Совете!

Мужики дымили самокрутками. Между взрослыми шныряла детвора, пробираясь вперед. Подходили, точно на смотрины, принаряженные девки и парни, толкались женщины с грудными младенцами на руках.

За столом, вынесенным из бывшей съезжей избы под старую, рдеющую тяжелыми гроздьями рябину размещался только что избранный президиум. В центре сидел председатель сельсовета Федор Огрехов, с достоинством расправляя на груди волнистую рыжую бороду. Рядом, на краю скамейки, примостился безногий Яков Гранкин. Открывал собрание Степан.

Ему впервые приходилось открывать такое большое собрание. Он был польщен выпавшей честью и чуть дрогнувшим голосом попросил всех успокоиться. Был он в льняной рубашке, с вышитой грудью, ловко перехваченной в талии желтым армейским ремнем, чисто выбритый, загорелый, кудрявый.

— На повестке, товарищи, текущий момент. Стало быть, послушаем нашего делегата, вернувшегося с уездного съезда Советов. Ладно ли говорю? Поправьте, где не так. Меня в Германии ораторству не учили.

— Вали, вали! Мы все тут ученые! — засмеялись в толпе.

— Начинай, дядя Федор, — обратился Степан к Огрехову.

Огрехов встал, отдуваясь и потея. Долго, нерешительно откашливался. Авторитет выборного лица, которым он так гордился, обязывал его дать отчет Жердевке. Но ему легче было вспахать десятину, нежели выступить с речью.

«Мир велит, что попишешь?» — подбадривал себя Огрехов.

— Граждане мужики, — начал он не спеша, — на съезде много говорено… И все про нас — про народ, про матушку Расею. Тяжелые времена пришли с войной да с разрухой!

Огрехов снова кашлянул, чтобы передохнуть. Толпа молча ждала. В своей незадачливой жизни Федор сильно бедствовал, пока не подравнялся к средним крестьянам, и жердевцы уважали его за старательность.

— Скажу про немцев, — продолжал Огрехов. — Домогаются они присоединить к Украине три соседние губернии. Украину-то уже ободрали! Так вот, немчура уверяет, будто жители Орловской, Курской и Воронежской губерний желают стать украинцами…

Сход зашумел. Раздались возмущенные голоса: — Чего захотели!

— Подавятся эдаким куском!

— А как съезд им ответил? — заглушая других, крикнул Гранкин.

— Вестимо, как! — сурово повернулся Огрехов к безногому. — Врагам поводок нужен для захвата нашего края… А мы отписали: у нас, мол, от Николашкиного хомута еще не зажила холка!

В толпе послышались возгласы одобрения:

— Правильно!