Савелий Леонов - Молодость

На Волховской комдив сухо попрощался с начальником штаба и вылез из машины. Он торопился к дочери, выросшей после смерти матери у него на руках и оживлявшей своей беззаботной веселостью служебные будни отца.

Лауриц проехал к бывшему институту благородных девиц, где находилась его квартира, и отпустил машину. Едва успел раздеться, как за дверью послышались шаги и появился доктор Цветаев. Он походил на загнанную лошадь: мокрый, тяжело дышащий, с тревожно мигающими глазами… Упав на стул, молча сверлил нетерпеливым взглядом Лаурица.

Лауриц презрительно усмехнулся.

— Видимо, доктор узнал кое о чем неприятном?

— Игорь Августович, — Цветаев подвинулся к нему, едва удерживаясь на стуле, — вы тоже слышали?

— Да, мне известно о новых назначениях в штабах. Но, доктор, не долго осталось ждать…

Цветаев перебил:

— А вам известно, что Троцкий отстранен от участия в делах Южного фронта?

— То есть, как отстранен? — медленно приподнял багровое лицо Лауриц и, словно обессилев, плюхнулся на диван.

Рискуя окончательно соскользнуть со стула, Цветаев перегнулся и зашептал:

— Сейчас у меня был Блюмкин… Действительно, в штабах идет коренная перетасовка. Многих старых военных специалистов поснимали, на их места присылают других. И, конечно, при такой рецептуре одним из первых погорел Енушкевич…

— Э, черт… Удалось ли ему оформить производством директиву о виновниках поражения?

— К сожалению, Игорь Августович, номер не вышел… Все расстрелы командиров и комиссаров частей, что производились по приказу Троцкого, отменены.

Лауриц, державший в руках малахитовое пресс-папье, грохнул, им об стол с такой яростью, что под зеленым сукном проломилась доска. Вскочил, совершенно пунцовый, зашагал из угла в угол… Истребление лучшей части командного и политического состава Красной Армии, задуманное дьявольски тонко, сорвалось!

Но тут же, пылая гневом, Лауриц подумал о себе… Не труслив был прожженный авантюрист, а качнулась-таки под ним земля. Он вспомнил негодующий тон комдива Станкевича. Как теперь повернется дело? Удастся ли приспособиться к новым людям, к новой обстановке?

Лауриц великолепно понимал, что Орел является для Деникина воротами Москвы, и готовил по соответствующей инструкции отмычку. Но в решительных мероприятиях большевиков на Южном фронте увидел он смертельную опасность. Слишком очевидны следы вредительства в укрепрайоне, в медленном формировании войсковых частей, в нарочитой запутанности штабных документов.

Раньше Лауриц гордился своей дерзостью в агентурной работе, сейчас боялся за нее. Он боялся и «погоревшего» Енушкевича, и Ефима Бритяка, подготовлявшего взрывы мостов, и Цветаева, знавшего слишком много…

Взглянув на часы, Лауриц заторопился. Он должен был уходить.

— Игорь Августович, — сказал Цветаев, читая мысли Лаурица, — стоит ли нам еще рисковать с распространением прокламации?

— Она готова? Дайте сюда!

Цветаев развинтил мундштук и вынул свернутую трубочкой бумажку с проявленным химическим способом текстом. Прокламацию прислали из штаба командующего Добровольческой армией генерала Май-Маевского для разложения красного тыла. Лауриц пробежал ее глазами:

«Братья крестьяне!

Скоро добровольцы с помощью американцев и англичан освободят всю Россию. Соберется Учредительное собрание…»

— Какая чушь! — пожал плечами Лауриц, бросая прокламацию на стол. — Я начну с того, что отниму мой фольварк у мужиков и расстреляю каждого десятого за грабеж! Но если господам добровольцам хочется поиграть в кошки-мышки, то не возражаю. Велите отпечатать и развезти по уездам.

Он помолчал, одолеваемый непривычной тревогой.

— Кстати, доктор, заканчивайте всякие дела с «левыми» эсерами. Эта мелкота уже не играет роли, отслужила, и, вероятно, скоро мы сами ее перестреляем.

— А Клепиков?

— Он еще жив?

— Я принял меры… Впрочем, состояние его внушает мало надежды.

— Тем лучше. Забудьте о нем.

Надев шинель, Лауриц вышел на дождь, в хмурое осеннее ненастье. Он шагал, засунув руки в карманы. Спустился от бульвара вниз по Волховской, пересек деревянный мост через Орлик. Тусклый свет уличных фонарей отражался в зыбких лужах, и прохожие опасливо маневрировали среди этих фосфорических узоров.

Из подъезда массивного кирпичного здания — бывшего банка «Русско-азиатского общества»—вышла группа военных. Лауриц узнал Станкевича, остановившегося на тротуаре, подумал:

«Так, поздравляю… советоваться в губком ходил! Офицер, черт возьми… без партийной указки жить не может!»

Он свернул на противоположный тротуар и, заметив рядом со Станкевичем молодцеватую фигуру Пригожина, задержался у столба. Пригожий что-то говорил, запальчиво и страстно. Долетали отдельные слова:

— На реке Ицке… окопы мелкие… сектор обстрела плохой… Я все объехал, товарищ комдив.

Затем послышался другой голос, требовательный и настойчивый. Это говорил комиссар Медведев, занятый формированием рабочего полка. Лауриц часто сталкивался с Медведевым и каждый раз был настороже. Его пугал этот известный бунтарь с Куваевской мануфактуры, которого не угомонили царские жандармы. Медведев принес из подполья, из тюремных казематов честное сердце и смелый взгляд большевика, умел глубоко и правильно оценивать события. И вот сейчас он доказывал, что за все недостатки укрепрайона люди будут платить кровью, что здесь не обошлось без вражеской руки…

«Ну, так и есть, — догадался Лауриц, — вот кто заставляет комдива инспектировать укрепленный район!»

Пройдя мимо бывшей городской думы на Кромскую, он внимательно осмотрелся вокруг и шмыгнул в парадное гостиницы. Ноги его дрожали, когда он поднимался по чугунным ступеням на второй этаж, дыхание останавливалось.

Угловой номер во втором этаже был заперт на ключ. Лауриц тихонько стукнул в дверь три раза и после минутной паузы — еще раз.

Дверь открыли…

Шагнув через порог, Лауриц притворил дверь и повернул в замке ключ. Затем вытянулся, щелкнув каблуками, как истинный солдафон. Все напускное, неестественное, что служило ему маскировкой среди советских людей, осталось за дверью. Здесь был только механический исполнитель чужой воли, безотказная пружина, которую приводила в движение хозяйская рука.

— Явился по вашему приказанию, мистер Боуллт! Посреди комнаты стоял поджарый мужчина в небрежной позе, поправляя на носу дымчатые очки.

Он улыбнулся Лаурицу, оскалив зубы, в то время как глаза его смотрели холодно и зло.

— Сразу видно, барон, что вы не совсем обрусели, — заговорил Боуллт, скроив ироническую гримасу. — Вы опоздали всего лишь на два часа сорок семь с половиной минут.