Савелий Леонов - Молодость

Командир и комиссар полка лежали в свежих воронках от снарядов, за первой цепью. Им хорошо были видны шагавшие по молодым всходам озимой ржи развернутые батальоны корниловцев. Добровольцы явно бравировали: курили под огнем, пели песни. Слова куплетов, на мотив гвардейского марша, отчетливо слышались в окопах семенихинцев. Сначала в цепи заливались, точно петухи, отдельные голоса:

Остальные подхватывали:

Семенихин приподнялся и крикнул пулеметчику:

— Шуряков, старые знакомые!

Шуряков и сам видел, что вместо марковцев перед фронтом полка снова оказались корниловцы, с которыми пришлось драться весной на Украине. Он ответил не спеша:

— Так точно, товарищ командир! Отпетая, можно сказать, сволота!

— Чего же ты молчишь?

— Хочу разом со всеми барчуками поздороваться… Ведь от Харькова не встречались.

Выждав, пока белые показались на ближайшем пригорке, Шуряков хлестнул под ним меткой очередью. Наступило замешательство: одни падали, другие размахивали винтовками, топтались на месте… И вдруг метнулись назад, в овраг.

— Узнали! — оглянулся Шуряков, вытирая ладонью мокрое лицо.

На железной дороге показались деникинские бронепоезда: «Гром победы», «Офицер», «Три святителя», «Генерал Корнилов», «Истребитель», «Иван Калита». Ахнула земля, заплясали по ней черные смерчи.

Степан, пробираясь вдоль передовой цепи, говорил красноармейцам о коммунистах, присланных партией на фронт для организации победы, о стойкости и героизме советских воинов.

— Антанта снабдила царских генералов танками и орудиями, прислала самолеты, — слышали бойцы твердый голос комиссара. — Посмотрите на эту горластую пехоту, в чужой одежде и с чужим оружием, болотной ржавчиной покрывшую наши поля! Что в ней осталось от русской армии? Ничего! То — наемники Антанты, которая забыла, что в родном доме стены помогают! Не раз бил русский народ интервентов! А сейчас, когда во главе социалистического государства стоит партия большевиков, мы навсегда отучим врагов покушаться на нашу святую Родину, свободную и независимую! Товарищи! Наступил решительный час сражения!

Никогда еще слова Степана не были такими пламенными и покоряющими, как в эти грозные минуты.

Подошел пулеметчик Шуряков:

— Товарищ комиссар! Я участвовал во многих боях. Но в этот бой я хочу идти коммунистом. Рекомендации дают комбат Терехов и комполка Семенихин. Хватит ли, товарищ комиссар?

— А почему ты мою не считаешь? Шуряков смущенно улыбнулся:

— Спасибо, товарищ комиссар. — И он шагнул к своему пулемету.

Сегодня в партию вступали те, кто смело глядел вперед, кого не страшила надвинувшаяся гроза. Вступали вчерашние рабочие и крестьяне, спаянные доблестью солдатской страды.

Семенихин нетерпеливо крутил ус, ожидая возвращения Степана из цепи. Он знал, что после артиллерийской подготовки белые начнут всеобщую атаку, и ему хотелось быть рядом с другом в этот грозный час.

Семенихин повернул голову в сторону батальона Терехова и заметил бегущего во весь рост человека.

— Что за черт? Если донесение, то почему не могли передать по цепи?

Человек сокращал расстояние до командира короткими перебежками, то возникая среди разрывов, то падая, словно подкошенный. Семенихин рассмотрел на нем такую же, как у корниловцев, шинель, а з руках — коротенький карабин.

«Наверное, из дивизии с приказом», — подумал командир полка, однажды видевший связного в трофейной шинели.

И тут же вскочил на ноги:

— Севастьян!

— Я, товарищ командир! — радостно крикнул тот подбегая. Они обнялись.

Севастьян, перебравшись через фронт, попал в часть, которую вскоре направили в Орел на переформировку. Теперь эта часть в составе 55-й дивизии заняла резервную позицию по соседству с полком Семенихина, и бывший ординарец решил повидать своего командира.

С минуту они стояли, забыв об опасности, расспрашивая друг друга. Наконец близким разрывом их отбросило к воронке, где остановился Степан. Улеглись втроем, грязные, промокшие насквозь.

— Степану Тимофеевичу поклон от братца, — сказал Севастьян, здороваясь с комиссаром-односельчанином.

— От Николки? — у Степана задрожали руки. — Жив?

— Уберегся пузырь. Ежели не дурак, то принесет домой голову на плечах. Просился со мной. Я, говорит, должен найти Безбородко, чтобы сказать, как его друга, Тютюнника, убил в плену кадет Сероштанный…

Внезапно утихла артиллерийская канонада и с молодой озими, заглушая ружейную пальбу, донеслись крики атакующей пехоты.

Степан поднялся, взмахнул винтовкой. В нарастающем грохоте «ур-а-а!» он не услышал своего голоса. Красноармейские цепи с громкими криками, стреляя, бежали навстречу корниловцам.

Длинные составы кирпично-бурых теплушек мокли под дождем. Из раскрытых дверей прямо в лужи и растоптанную грязь прыгали красноармейцы, вытаскивая пулеметы, ящики е патронами и гранатами, дымящиеся обедом ротные кухни. Сводили по деревянным сходням верховых коней нарядные кубанцы, затянутые в черкески, расцветая маками алых башлыков и плоскими донышками щегольских папах. По-хозяйски ловчась и багровея от натуги, спускали батарейцы на руках литую сталь орудий.

Пронзительные свистки паровозов торопили людей к месту выгрузки приближались новые поезда!

Оживилась сонливая станция. Зашумел разбуженный город Карачев. И зачем это советскому командованию понадобилось нагонять сюда столько войск?

Кружил по садам холодный ветер-листобой, кидая на раскисшие, пузырчатые дороги ковры из радужных созвездий. Готовил озорник злую осеннюю штуку для позднего колеса и раннего полоза.

А воинские эшелоны все прибывали. Не умолкала разгульно-вольная музыка колес ни днем, ни ночью. Тяжело дышали на бегу спаренные паровозы. Их со станции назначения спешили отправить в обратный рейс, за очередными полками и бригадами.

Что за таинственная спешка?

Войска и местные жители часто видели энергичного человека среднего роста, по-кавказски стройного и распорядительного. Он постоянно находился в движении. То летел в забрызганном глиной автомобиле к станции Навля, где выгружались латыши, то возвращался на потной лошади из штаба 14-й армии, стоявшего в Брянске, то пробегал легкой походкой горца перед выстроенными частями, проверяя вооружение, амуницию, беседуя с людьми. Его смуглое лицо с большими черными глазами, орлиным носом и добродушной ямочкой на подбородке всегда выглядело бодро, как бы озаренное счастливой надеждой, и это заставляло окружающих забывать о плохом приварке и промокших насквозь сапогах, об усталости и недобрых вестях с фронта…