Савелий Леонов - Молодость

— Перед нами, Григорий Константинович, происходит какая-то перегруппировка. К утру может начаться серьезное дело!

— Что за перегруппировка? Меняют потрепанные части? Усиливают свежими формированиями?

— Это не установлено…

— Плохо! А огневые средства? Пора нам добывать точные сведения! Надо перенимать опыт у таких следопытов, как Осип Суслов в седьмой дивизии. Тот с пустыми руками не возвращается из поиска.

И, прислушиваясь к подозрительной тишине, Орджоникидзе добавил:

— Дело может возобновиться не к утру, а в любую минуту!

Они подошли к худой, перевалившейся от усталости кляче, запряженной в телегу. Сбоку темнелась фигура крестьянина в зипуне, с заиндевелой бородой.

— Здравствуй, дед, — сказал Орджоникидзе,

— Доброго вам здоровья, сынки, — глухо отозвался простуженный голос. — Нельзя мне, служивые люди, притулиться чуток возле той избенки? Глядишь, потише будет…

— Сделай милость, поезжай. Да зайди в избу — обогрейся!

— Спаси вас христос на добром слове! Но-о, Машка, трогай!..

Кляча дернула, обледенелые колеса завизжали, и воз двинулся к одной из крайних хижин кромского предместья. Орджоникидзе и командир полка опередили крестьянина и вошли в помещение, покинутое жильцами. Сейчас тут находился пункт медицинской помощи.

Пожилой фельдшер с нахмуренно-казенным лицом и два молодых санитара встали при виде начальства.

— Раненые есть? — спросил Орджоникидзе.

— Никак нет, товарищ член Военного совета, — вытягиваясь, заученным старо-казарменным речитативом докладывал фельдшер. — Убитых погребли согласно воинского распорядка… Тяжелораненые отправлены в лазарет! Двое — с контузией и легкой пулевой раной — вернулись в строй! И Мартына тоже, — он посмотрел на командира полка и невольно вздохнул: —… тоже погребли…

Мартын был земляком командира полка и другом детства. Час тому назад, отбивая контратаку, он перехватил на лету вражескую гранату, чтобы вернуть обратно… Граната разорвалась в руке, и его изуродованное тело унесли санитары.

Все постояли молча, отдавая долг чести, мысленно прощаясь с боевым товарищем. Затем Орджоникидзе снял ремень с тяжелой кобурой маузера, расстегнул крючки шинели, повесил на гвоздь фуражку. В зачесанной над выпуклым лбом шевелюре и пушистых усах белела спутница человеческих страданий — седина.

— Чаек найдется?

— Так точно!

На столе звякнули железные кружки, заклокотал снятый с печурки объемистый чайник. Серая струйка пара поднималась из прокопченного, задорно-выгнутого носика к низкому потолку, скрадывая свет керосиновой лампы.

Присаживаясь к столу, Орджоникидзе взял кружку с чаем и грел об нее озябшие руки.

— Большой ценой оплачиваем мы нашу победу, — заговорил он в раздумье. — Дорого, очень дорого обходится нам счастье будущего! Во имя светлой радости грядущих веков уходят из жизни люди, о которых будут написаны тома! Сейчас я узнал о гибели ветерана питерского подполья Ивана Быстрова… Этот человек отдал всю молодость революционной борьбе. Он спасал меня в двенадцатом году, после Пражской конференции, от жандармерии на Васильевском острове… А в семнадцатом, когда я приехал из ссылки, Быстрова уже не оказалось в Питере. Мобилизованный в царскую армию, он пропал без вести на австрийском фронте. И вот теперь стало известно, что летом прошлого года Иван вернулся из плена, был тотчас послан с государственным заданием на Орловщину, даже не успев навестить семью, и там его убили кулаки.

— От кого вы узнали, Григорий Константинович? — участливо спросил командир полка.

— От шофера Найденова.

И опять наступила тишина. Играл тоненькими колокольчиками чайник. Мигала лампа. С простудным скрипом приоткрылась дверь. За порогом стоял подводчик, не решаясь войти.

— Шагай, дед, не бойся, — здесь чужих нет, — позвал Орджоникидзе. — Чаю хочешь?

— Не откажусь, добрый человек. Должно, кости моя насквозь промерзли… От жилья, вроде собаки бездомной, вовсе отбился, — старик снял бараний треух, покрестился в святой угол и, надламывая задубенелые складки зипуна, присел на табуретку.

— Дальний?

Подводчик глотнул кипятку. Не спеша смахнул с прокуренных рыжевато-сивых усов и бороды оттаявшие сосульки и поднял на Орджоникидзе пытливые и строгие глаза.

— Из своей губернии пока не выгнали…

— Как же ты умудрился от белых удрать?

— Я-то? Горе умудрило…

Он отодвинул кружку, словно расхотел пить чай или обиделся.

— Нешто есть на свете такой закон — мужика полтораста верст без роздыха гонять? Да и забрали меня з самом прискорбном бедствии… не дали сына похоронить…

— Умер сын-то?

— Кабы умер! Из обреза прицелили соседи-богачи… Коммунистом был, ну и тряхнул их чуток продразверсткой… А собрался с красными в отступ — они за деревней подкараулили!

Старик заморгал влажными ресницами, сиплый голос оборвался.

«Еще одна жертва, — Орджоникидзе сидел, прислушиваясь к непогоде. — Им нет числа! Но лучше сразу расквитаться по счету, нежели тратить каплю за каплей народную мощь!»

Где-то далеко ударило орудие. Снаряд прошумел над кровлей и оглушительно лопнул, зазвенев оконными стеклами.

— Почему ты решил ехать через фронт, не домой? — поинтересовался Орджоникидзе, возобновляя разговор. — Твоя деревня ведь на той стороне?

— Пытался домой — с полдороги вертают! Офицеры злые с неудачи: плетей не жалеют, дуло подводчикам а зубы суют… Чистая поруха!

— Значит, не приглянулся трудовому крестьянству Деникин?

— Черт ему рад! — старик вдруг оживился. — Посуди, это ли не разорение? Привез Деникин по четверти фунта соли на двор, а у нас восемь сотен скота отнял! Советская власть из барской экономии нам дала, дак он, родимец, отнял и зарезал… А скот был племенной! Выходит, он и не думал тут заводить хозяйства!

«Произошла коренная перемена в психологии земледельца, — с удовлетворением отметил про себя Орджоникидзе. — Раньше мужик не подозревал, что несет белая чума. Случалось при нашем отступлении — нападали селяне на красноармейские обозы… Теперь жизнь делает существенную поправку: мужик голосует за нас! Вчера на участке отдельной стрелковой бригады деревенские парни притащили нам два украденных у корниловцев пулемета. Червонным казакам доставили местные жители замки от орудий, которых советские артиллеристы не сумели вывезти при отходе. И вот подводчик, удравший с возом винтовок… Об этих фактах следует написать Владимиру Ильичу! Налицо — провал деникинской политики в отношении крестьянства, полный и бесповоротный крах!»

Второй снаряд грянул ближе. Огонь в лампе погас. И тогда отчетливо донеслась из придавленной степи кучная пальба, какая бывает при внезапной атаке…