Савелий Леонов - Молодость

Задрожала мерзлая земля, засвистел ветер. Рывок с бешеной пальбой, с криком — и тотчас нахлынула мертвая тишина… Когда отнесло дымовую завесу, на поле уже все изменилось: тысячи людей, сбитые в кучи, осатанело взмахивали штыками и прикладами… Казалось, не было в мире силы, способной отделить в этом кипящем муравейнике врагов от друзей… Глухие удары, звон металла, слились в одно целое.

Белые кинули из ближайшего тыла резервный батальон в сопровождении броневиков. Дверца одного броневика поминутно открывалась, и сытый, холеный полковник, высовываясь, отдавал приказания через ординарца в черной кожанке:

— Товарищи, смотрите… кубанцы! — закричал санитар, который недавно так поспешно удирал от неприятеля.

Справа — долиной реки Ицки — во фланг корниловцам летела черной тучей кавалерия. Будто молнии, среди крылатых бурок мелькали алые концы башлыков и донышки папах.

Червонные казаки скрылись за молодым дубняком и вымахнули на равнину, где продолжалась рукопашная. Звучно дышали скачущие кони. Играли холодной сталью клинки.

Белые не выдержали… Толпясь, побежали назад, не обращая внимания на ругань и угрозы начальства из открытого броневика.

— Ото куркуль собрался до моей саблюки, — Безбородко пустил Серого во весь опор за быстроногим ординарцем в кожанке. С первого взгляда станичник признал в нем Ефима Бритяка.

Ефим выстрелил. Но маузер дрожал в его руке, и в следующий миг Безбородко взвился над предателем, как огненный вихрь. Ефим споткнулся и упал, ощутив холод ужаса от певучего клинка и острую боль в лопатке…

Пользуясь замешательством противника, красноармейские цепи выравнивались и шли вперед.

«И здесь у них не выгорело», — думал Орджоникидзе, возбужденный счастливым исходом ратного дня.

Вчера еще заботливый еж носил «а своих острых иглах радужно-звонкую листву для постели. Еще ворковали на дубовой сушине, запоздав с отлетом, лесные голуби-клинтухи. Краснели нарядные мухоморы возле еловых зарослей, так и напрашиваясь в лукошко вместо спрятавшегося под лапником буровато-кряжистого боровичка…

А сегодня — кругом бело и тихо. Ночью подкралась снеговая туча, запорошила землю, кинула пышные уборы на деревья и кусты.

Зима!

Быть может, через два-три дня улыбнется из пасмурной выси солнышко и опять обнажит черные бугры, уснувшие ветки, мшистые пни, муравьиные кочки глухой дубравы… Но это — не осень, ей нет возврата! Другой хозяин обходит добытые в суровой борьбе владения, примеривается к ним, чтобы осесть прочно и властно, с пением морозных скрипок и пальбой речного льда.

И партизаны бодрее почувствовали себя, выстраиваясь на хрустящем, ярко-сыпучем ковре поляны, где не успели отпечатать следа ни птица, ни зверь. Тешила глаз свежесть и новизна природы. Легко дышала грудь.

Однако не в смене лесной красы таилась причина лагерного возбуждения. Причина была иная: партизаны готовились к делу! Хотя отряд не знакомили с планом операции, — он до поры до времени составлял тайну узкого круга командиров, — все жили боевым задором предстоящей схватки. Разве трудно смекнуть о намерении начальства, если приходится вскакивать по тревоге, часами лазать с обрыва на обрыв и отбивать воображаемые атаки?

Встряхнулись люди! Словно и не гостило здесь уныние, скука, печаль-тоска по домашнему теплу…. В лицах появилось нечто орлиное.

Учились методично и строго, как настоящие солдаты. Любуясь натиском зимы, славили твердым шагом, смелым взглядом эту первозданную чистоту мира. Сейчас гордились партизаны близостью к звериной тропе и птичьей песне, предпочитая умереть на свободе, чем жить в кабале.

Настя прошла перед строем, оглядывая рыжие зипуны, ватные пиджаки и дубленые тулупы.

— Маскировка плохая. Раньше по чернодолу мы еще применялись к местности, а сейчас в таком облачении долго не навоюешь.

— Что ж, товарищ командир, — весело подал голос Чайник с левого фланга, — прикажешь снять одежду и в исподнем ходить?

Настя не ответила на шутку, думая о чем-то несравненно большем и важном. Повернулась лицом к железной дороге. Тайные искорки зажглись в недоступной лазури ее глаз.

Сегодня она не стала заниматься с людьми. Сразу после утренней поверки распустила отделения на отдых. И — вскоре сама ушла из лагеря, оставив за себя Тимофея.

…Базар на Соборной площади был в полном разгаре, когда Настя добралась с попутными подводами гончаров и вереницами молочниц в город. Спекулянты торговали привезенным из Ростова сахаром, отвешивали соль — редкость во время гражданской войны. Бойкие деникинские интенданты сбывали местному населению заморскую обувь, военные френчи и бриджи. В руках шуршали радужные кредитки всех южных правительств — от Дона, Кубани и Терека до Особого совещания.

После лесной глухомани все здесь казалось Насте диковинным, все удивляло и настораживало. Она не спеша, будто еще занятая делом, выбралась из толпы и пошла к Низовке, по тонкому льду которой уже перебегали люди.

Дыхание невольно останавливалось при виде комендантского патруля или стражника на перекрестке. Однако внешне Настя держалась спокойно.

Встреча с Красовым произошла не там, где Настя искала его — не в Пушкарской слободе, а совершенно случайно, на центральной улице. Она никогда не узнала бы в хромом старике, обмотанном толстым шарфом поверх воротника зимнего пальто с густо седеющей бородой, прошлогоднего здоровяка-паровозника. Но он сам посмотрел на нее пристальным взглядом, тихо кашлянул и дал знак следовать за ним.

Потом, на глухом пустыре, Красов сказал Насте, что слышал о действиях жердевских партизан и хотел установить с ними связь.

— Вовремя ты попала мне навстречу, товарищ Огрехова. Вместе Клепикова били, вместе и Деникина придется решать.

Красов вел через своих людей наблюдение по всей железнодорожной ветке, беспокоя врага мелкими диверсиями. Но сейчас, объединив силы деповских рабочих и партизан, можно справиться с более серьезной задачей.

Условившись о доставке спрятанного оружия в Гагаринскую рощу, Настя повернула к центру города, стараясь сохранить внешнее спокойствие. Она радовалась удачному началу.

И холодный зимний день развеселился. Солнце пробилось сквозь облачную пасмурь и залило белые улицы, дома, телеграфные провода ослепляющим блеском. Перед фасадом городской больницы прогуливались выздоравливающие офицеры и солдаты, — опираясь на костыли. Громко разговаривали о неудачах на фронте, о полном равнодушии белого тыла к нуждам армии.

— Представьте, господа, — услышала Настя возмущенный голос безногого. поручика, — Кутепов требовал от населения для марковской конницы тысячу полушубков и две тысячи подков. Что же дали уважаемые обыватели своим защитникам? Всего одну шубу и две подковы!