Савелий Леонов - Молодость

Между тем горожане, избавляясь от пережитого страха, начали показываться на тротуарах. Какая-то древняя старушка, в истертом салопе — ровеснике ее молодости, робко заковыляла через улицу. Она качалась на ветру, словно подстреленная птица, отчаянно вцепившаяся в жизнь.

— Родненькие… вернулись… — шептала она иссиня-бледными губами, кого-то отыскивая среди военных. — Спугнули нечаянно-негаданно злое воронье… голубчики мои.

В это время к голове колонны подъехала гаубичная батарея. Дюжие толстоногие битюги и першероны легко и спокойно, как бы не чувствуя груза, тащили короткостволые зеленые пушки. Ездовые сидели на широких спинах коней, будто на диванах. Номера прислуги с карабинами за плечами лихо примостились на лафетах.

С переднего лафета спрыгнул боец в светло-голубой генеральской шинели без погон, очевидно, добытой в качестве трофея. Он побежал навстречу старушке, широко раздымая полы и удивляя зрителей красной подкладкой.

— Ай не признала? — крикнул он радостно и поднял забившуюся у его на груди обладательницу салопа.

Их обступила толпа, послышались рыдания и смех; между военными шныряли мальчишки, замирая при виде винтовок и бутылочных гранат на поясах.

— Мать! — сочувственно сказал кто-то за спиной Степана. — Счастливый черт, этот артиллерист… Вишь каким соколом поспел к родительнице!

У Бачурина в руках очутилась спутница полковых забав — двухрядная гармонь. Пискнула, вздохнула, деловито пробуя лады, разлилась морем певучих звуков. Долетел бойкий голос Терехова:

— Дайте-ка, братцы, к свадьбе размяться!

Степан встряхнулся от надсадных дум… Ведь скоро Красная Армия освободит и Жердевку, и он тоже обнимет своих измученных стариков, любимую Настю, детишек! Не для того ли он мерзнет в окопах и презирает смерть в огне атак?

В кругу вертелся Терехов, играл глазами, вызывая на пляску.

Степан снял бинокль, расстегнул боевые ремни и бросил шинель на руки Николке. Пошел возле Терехова обычным шагом, высокий и осанистый, как бы не слыша ликующего стона гармошки. И вдруг гикнул, толкнул сизую папаху набекрень; скрытая пружина кинула Жердева кверху и понесла по воздуху, то и дело отрывая от мостовой.

В пляске Степан не отличался разнообразием и артистической тонкостью сменяемых колен, однако все жило и разгульно бушевало в его сверкающем взгляде, в богатырски вольной фигуре, придавая каждому движению особый смак русской удали и красоты. Он замкнул коль-. цо вокруг Терехова и рассыпал под гомон восхищенной толпы забористую дробь трепака. Народ только крякал подбадривал сочными замечаниями и расступался, любуясь и угадывая в нем необъятную широту собственной души.

Семенихин крутил в стрелку темный ус, покачивая головой. Видал он комиссара в разных переделках, испытал его силу и хватку, злость и доброту, но такого ухарства не ожидал.

«Впрочем, что здесь диковинного? — думал Семенихин. — Раньше катились от противника — не до веселья было… А теперь идем вперед!»

И, сам того не замечая, начал притопывать здоровой ногой в такт музыке.

От вокзала вдоль Московской улицы мчался юркий, похожий на сердитого шмеля, автомобиль. Не доезжая гаубичной батареи, заскрипел тормозами. Из машины выпрыгнул смуглолицый, по-кавказски стройный человек, спросил красноармейцев:

— Что за часть? Почему стоите? Где ваш командир?

Коренастый, белобровый крепыш — командир батареи, придерживая шашку на носках побежал к члену Военного совета армии.

— Товарищ Серго! — вслух произнес Семенихин и тоже захромал навстречу ОрджоникидзеНадевая шинель, Степан услышал приветственные возгласы старых друзей. Затем Орджоникидзе заговорил о чем-то быстро и четко, показывая рукой на юг. В наступившей тишине донесся гул недалекого боя.

— Полк, ста-а-новись! — подал команду Семенихин. — На ремень! За мной — шагом марш!

Пехота тронулась. Рядом везли тяжелую сталь пушек космоногие битюги и першероны. От головы до хвоста колонны пролетела весть: корниловцы опять повернули. на Орел!

— Видишь, комиссар, чуть мы с тобой не проплясали царствие небесное, — сказал насмешливо Семенихин. — Накрыли бы нас корниловцы в Орле…

— Накрывают в просе перепелов, да и то не каждому это удается, — возразил Степан, прикидывая взглядом расстояние до противника и, как всегда перед боем, уклоняясь от шуток.

Однако Семенихину хотелось поделиться своими впечатлениями об Орджоникидзе, и он снова заговорил:

— Товарищ Серго, понимаешь, интересовался тобой… От кого-то узнал, что ты жил вместе с Быстровым в плену и на Орловщине встречался. Одним словом, хотел побеседовать. Только, сам. видишь, сейчас ему недосуг… Умчался к станции Стишь.

— Так и не заняли ее латыши?

— Заняли сегодня, да сразу же начались контратаки… Две волны удалось отразить. Тогда, прикрываясь огнем бронепоездов, подтянутых со станции Становой Колодезь, корниловцы обошли латышей с запада и востока и ринулись на штурм. От перекрестного обстрела шестой полк понес тяжелый урон и вынужден был оставить Стишь.

— Вот что значит выпустить живого зверя из клетки! — Уж я верно тебе говорю: на колу мочало… Теперь нам достанется!

Командир и комиссар досадовали на промахи и неудачи, но разогретые маршем, обветренные лица их не отражали даже тени какого-либо сомнения, а в глазах бойцов колюче и дерзко поблескивали вызывающие огоньки.

«Попробуй еще, коли тебе мало, барское отродье, — говорили эти видавшие виды, бесстрашные глаза простых и мужественных людей. — Иди, поспешай — нам твои повадки известны!»

Полк миновал южную окраину города и вышел в поле. Впереди белели крыши приплюснутых на взгорьях деревень и снежные увалы, за которыми все ближе и явственней различались звуки сражения. Под настилом светло-сиреневых туч кружил самолет-разведчик, а в том месте горизонта, где легким пунктиром телеграфных столбов убегала железная дорога на Курск, дымили вражеские бронепоезда.

Бронепоезда белых задерживались у станции Стишь из-за неисправности пути.

Это обстоятельство позволило полку Семенихина окончить марш без помех, развернуться и занять позиции на левом фланге латышской бригады. Немного позади, в деревне Лужки, расположилась гаубичная батарея.

Осматривая линию обороны, Степан узнавал места первоначальных схваток за Орел. Да, это здесь — в черноземной мокрети — остановилась тогда измотанная тяжестью походов и свирепых боев Красная Армия, полная отрешенности и душевного ненастья. И вот она, пройдя через пылающий горн решительного сражения, вернулась сюда — упрямой и закаленной. Люди приводили в порядок старые окопы и пулеметные гнезда, укатанные снегом, прятали лошадей в ивняке лощины, где сохранились охапки сена и соломы от прежней кормежки.