Савелий Леонов - Молодость

Он застегнул пуговицы полушубка, поправил на боку маузер и удалился.

«Ему лошадь нужна… уехать… Наши близко. — Настя выпростала руки, потянулась к пулемету. — Ох, да что же такое со мной?»

Она тяжко дышала, уронив голову. Кровь из потревоженной раны наплывала огненной тучей на глаза. Болели руки и ноги; болело, не ведая конца мучениям, сердце.

Где же вы, друзья и товарищи? Страшно жить и страшно умереть в одиночестве!

Крупная дрожь била Настю «под тулупом. Словно на горячих углях, таяли снежинки, кайзясь ее губ. Давили, кружились жерновами надсадные мысли о семье, о загубленной молодости, о любви, которая принесла столько счастья и бед…

Между тем старуха, посланная Ефимом за соломой, остановилась на гумне, нагнулась к разворошенной скирде, чтобы взять охапку, и оторопела… В соломе лежал человек. Мокрая одежда на нем задубенела, кольца черных кудрей покрылись хрупкой синевой инея.

— Господи, — прошептала старуха, — живой или мертвый?

Человек шевельнулся и тихо застонал. Она рассмотрела пугающую бледность его заостренных скул и потухшие глаза.

— Должно, речку переплывал, — ужаснулась скотница, и в приступе безотчетной жалости сняла свою шубейку, быстро, воровато укутала замерзающего.

Как солнечный луч оживляет мир средь ненастья, заботливое прикосновение русской матери привело в чувство Степана. Он увидел сказочную белизну снега… Этот снег был сном и явью, границей отрешенности и покоя.

Не помнил Степан, какому чуду обязан спасением. Что помогло выбраться из омута и найти убежище. Он смотрел тупо, безразлично, даже не содрогаясь от холода и боли.

Вдруг через гумно проскакали всадники, с криком осадив коней перед домом:

— В ружье! Спасайся! Конница Безбородко…

Многоликое скопище деникинцев пришло в движение. Одни одевались, другие искали винтовки, третьи бежали к батарее, готовясь стрелять картечью. Из амбаров, сараев, курятников выпрыгивали офицеры, щелкая затворами; кто-то уже палил в небо…

— Откуда красные?

— С мельницы…

— Слушай мою команду… стрелять залпом!

И тут, дополняя общий сполох, с надворья ударил пулемет. Разношерстная военщина рассыпалась, истошно завыла… Свинцовой поземкой доставало ее между построек, на поле, у орудийных лафетов.

Степан напрягся, ломая негнущиеся складки шинели и вылез из скирды. Едва держась на ногах, устремил затуманенный взгляд туда, где с отпряженных розвальней гремел «максим».

— Настя! — взволнованно сказал Степан и, призвав на помощь всю свою волю, двинулся вперед…

В это время пулемет затих. Белые ринулись к саням, выставив штыки. Размахивая маузером, от коновязей бежал Ефим, решительный и злобный. Еще миг — и враги наскочат на обессиленную партизанку!

Но возле Насти уже кто-то припал, доставая запасную ленту и продергивая ее в приемник. «Максим» снова затрясся и повел громкую речь, отгоняя белогвардейцев.

— За мной, хлопцы! — донесло ветром из-за барского сада. — Рубай куркуляков! Гуляй, вольна земля!

К усадьбе выкатилась конная лава. Черные бурки, алые башлыки, певучие сабли промелькнули перед глазами Насти и Степана.

Прошли месяцы после той незабываемой ночи, когда Степан дерзким налетом разгромил белые банды у Крутых Обрывов и выручил осажденных партизан. Давно уже Тимофей распустил свой героический отряд. Похоронив погибших товарищей и сдав оружие, орловские селяне вернулись к мирному труду.

В коммуне «Заря» опять затеплилась жизнь. Хотя большинство членов этой дружной семьи еще не приехали из эвакуации, но бывшие партизаны приводили в порядок дом, свозили из леса спрятанное имущество, налаживали молотилку и раскрывали хлебные скирды, которые защищали от врага, не щадя крови и самой жизни.

Не слышалось больше громовых раскатов войны. Красная Армия гнала интервентов и белогвардейцев все дальше и дальше с полей Отчизны — к морю.

Каждый день в газетах сообщалась об освобождении городов и деревень. Советские бойцы проходили по улицам Харькова, Киева, вышибали врага из Донбасса, устремлялись на Ростов и шли по грудь в воде через батайские топи. От них в панике мчались к «большой воде» и Донской Круг, и Кубанская Рада, и деникинское Особое совещание. Вслед за ними бежали остатки перемешавшихся частей, от которых уцелели только громкие названия.

Один за другим покидали высокие посты генералы, обещавшие праздновать рождество в Москве. Ушел с позором тучный Май-Маевский, пропивший Харьков, поспешил скрыться в Крыму честолюбивый и кровожадный Врангель. Военные миссии «союзников» садились на качавшиеся в море серые броненосцы. Толпы белогвардейцев завершили великое бегство. Офицеры и казачки униженно просили заморских покровителей смилостивиться над ними и пустить их в грязные трюмы отчаливающих пароходов.

Деникинщина отыграла фальшивым блеском. Близился ее закат.

Весь мир с замиранием сердца следил, как шагала армия революции, стирая врага с лица русской земли. Ни глубокий снег, ни зимняя стужа не могли удержать героев. В два с половиной месяца советские войска прошли с боями свыше семисот верст и сбросили белых в море. -

— Деникин уплыл в Феодосию. Там, сменив мундир его высокопревосходительства на клетчатый макинтош, он, сгорбившись, поднялся по трапу на английский миноносец…,

— Ну, теперь скоро, поди, сыновья приедут, — говорил Тимофей, скучая в одиночестве. — Да и старухе с внучатами пора бы в прежнее гнездо. Полетали и хватит. Время уж и руки к делу приложить.

Ему нравилось, что страна, отбив вражеское нашествие, тотчас начала строиться и крепнуть. В городе полным ходом работали предприятия, восстанавливались больницы, школы, перекидывались через реки мосты. На учреждениях появились новые вывески.

А деревня задолго до весенней ростепели уже готовилась к пахоте. Жердевцы снова избрали Романа Сидорова председателем сельсовета. Сход постановил выстроить на бывшей усадьбе Бритяка школу для ребят и оказать всяческую поддержку семьям красноармейцев.

В мартовский разлив прибыл с Волги обоз коммунаров. Чтобы не опоздать к севу, они плыли по вешним ручьям на санях, точно на лодках. Ильинишна сидела в переднем возке, закутав в тряпье детвору. Она всплакнула при встрече с мужем, узнав еще дорогой о его партизанстве, о славных подвигах Степана и скитаниях Николки.

— Господи! — вздыхала старушка, вытирая морщинистое лицо уголком темной шали. — Вон другие-то приходят на побывку, а наших все мету! Хоть одним бы глазком увидеть…

Она слышала о раненой Насте, увезенной куда-то Ефимом, но молчала. Только нежнее прижимала к себе маленькую Машу, тихую и сероглазую.

Ильинишна и Тимофей топили каждый день печку в своей жердевской избе, но значительную часть времени проводили в коммуне. Сами того не замечая, они успели сродниться с дружным коллективом «Зари». А дети Степана и Насти вовсе не думали разлучаться с крошками Нюрки Сусловой, с веселой детворой Матрены и Огрехова.