Савелий Леонов - Молодость

«Небось Аринка гуляет», — подумала Настя, вспоминая угрозу дочери Бритяка, казавшуюся ей сейчас жалкой и пустой.

Молчали, чувствуя дыхание друг друга. Степан хотел сказать что-то о Ефиме, предостеречь… Но побоялся оскорбить жену недоверием или внушить ей тревогу. Он решил, наконец, закурить, поднялся, отыскивая на стуле, придвинутом к постели, трубку. Нашел, подсыпал табаку и, уловив за ситцевой занавеской ровное, безмятежное дыхание детишек, опустил руку с незажженной спичкой.

— Трудно тебе, Настя, придется…

— Что обо мне толковать! Хлеб посеем и уберем — силы довольно. Себя-то береги, Степа!

Настя говорила первые попавшиеся слова. Не поднимала на мужа глаз, стараясь не выдать обжигающей сердце боли. А в голове билась одна страшная мысль:

«Я не увижу его больше никогда…»

Наступил рассвет, в форточку потянуло утренней свежестью, по дому заходили проснувшиеся люди, а Степан и Настя так и не успели наговориться.

На следующий день, после отъезда Октябрева, Степан сдал дела своему заместителю и получил назначение на Южный фронт.

В разбитое окно лесной сторожки заглядывала зеленая ветка боярышника. Бодрящие запахи ландыша и незабудок струились в голубизне росистого утра. Легкие испарения поднимались с лужайки навстречу солнцу, купавшемуся в необозримых глубинах небес. К пению ранних птиц присоединялись все новые и новые голоса пробуждавшегося мира пернатых, а над лесом и окружающими полями плыл далекий церковный благовест. Так начался воскресный день.

Седой благообразный старик остановился среди деревьев, прислушался и, сняв картуз, осенил себя широким крестом. Оглянувшись по сторонам, бесшумно направился к сторожке.

«Никого нет». — Он уставился молочно-синими немигающими бельмами на давно опустевшее помещение.

Затем вошел через порог, сел на лавку. Пригладил рукой сивые волосы, расстегнул черный, грубого сукна пиджак, вздохнул. От безделья смахнул со стола прошлогодние дубовые листья и куски раздробленного стекла. Видимо, он был раздражен чем-то и с каждой минутой проявлял все больше признаки нетерпения.

Вдруг совсем близко фыркнула лошадь, зашуршали по молодой траве копыта. И не успел старик выглянуть в окно, как позади него скрипнула половица: прискакавший человек уже стоял в помещении.

— Рад вас видеть, Потап Федорович! Живы и здоровы?

— Живу, слава богу. А вот за твой приезд, Николай Петрович, опасался. Слышал я, что многие дезертиры ушли на призывные пункты доверились увещеваниям большевиков… Может, думаю, прихватили с собой и Клепикова!

При последних словах Адамов поднял на него свои бельма и сморщил жуликоватое лицо.

Клепиков стегнул по пыльному голенищу плетью, небрежно сел на край стола. Он сильно осунулся после августовских событий, прилизанные волосы поседели на висках, и черные усики теперь не придавали его физиономии прежнего молодцеватого вида. Ужас поражения, тюрьма, куда тащили его те самые мужики, которых он вел на город, ожидание неминуемого расстрела — все это сорвало с него признаки кичливости и чванства. Но зато рассудок стал более ясен, а нрав менее горяч, и в сердце накопилось столько злобы, что левоэсеровский вожак походил сейчас на ядовитую змею, изловчившуюся для укуса.

— Ваш упрек достаточно основателен, Потап Федорович, — сказал он, не меняя тона. — Большевистская агитация среди «зеленых» действительно имеет успех: с повинной уходят не только дезертиры, но и активные участники прошлогоднего дела. Мы теряем над ними силу, мы становимся беспомощны, когда люди узнают о грубом произволе белой армии, наступающей в глубь России, о возвращении помещикам земли, о порках и расстрелах. Новые-то козыри оказались посильнее наших старых. Мое почтение!

Клепиков ожидал, что Адамов начнет упорно возражать, но старик сипло рассмеялся в ответ. Вынув серый клетчатый платок, долго сморкался, вытирал исполосованную морщинами, красную, вареную шею. Схватил цепкими, точно клещи, руками локоть собеседника, потянул к себе.

— Не велика беда, Николай Петрович, право же. Из такого дерьма, как дезертиры, не получится у них хороших вояк. Да и нам они больше не нужны. Иная у нас забота, голубчик…

— Вы полагаете, что выгоднее перейти от массовых операций к мелким диверсиям?

— Именно выгоднее! — с живостью взъерошился Адамов и настойчивее потянул к себе локоть Клепикова. — Чего греха таить? С августа отряды живут в лесах на манер барсуков. Ни одного дела не выгорело!

— А меня-то с Гагариным освободили, — вставил Клепиков.

Адамов покачал головой.

— Тебя с Гагариным освободили не отрядники, а мои деньги. Еще скажу, из Орла помогли. Филя ж Мясоедов понадобился для отвода глаз, дабы все свалить на бандитов.

У Клепикова зачесался кончик носа. Высвободив руку из цепких пальцев старика, он прошелся по скрипучим половицам.

«Вот теперь ясно, чьи деньги приносила мне Аринка в тюрьму для подкупа конвоя, — с большим запозданием догадался левоэсеровский заправила. — Ловко действует этот хитрый полуслепой волк. Значит, крепко надеется вернуть свои владения».

Ему было досадно, что Адамов совершенно обесценил весь труд по созданию «зеленых» отрядов и явно глумился над их никчемностью. Старик еще зимой напоминал о необходимости подрыва мостов на железной дороге, организации крушений эшелонов, поджога советских учреждений и предприятий. По весне, когда стало известно о продвижении Деникина в сторону Черноземья, напоминания в адамовских устах все более походили на воркотню хозяина, недовольного бездействием своих поденщиков. И сегодня, пользуясь случаем возвращения дезертиров в Красную Армию, он пришел сюда уже с приказом.

— Советы теперь заняты фронтом, — степенно пояснял старик, — назад оглядываться им недосуг… А тебе, милой, раздолье! Шли одного за другим проворных ребят к намеченным точкам, бей антихристовых сынов по хвосту! Особо ретивых возьми на жалованье: плати, не скупись, денег хватит.

Как всегда при встрече, желая подкрепить словесные доводы, Адамов вывалил на стол пачки банковских билетов.

Клепиков молча спрятал деньги. Закурил папиросу. Нервы его стали успокаиваться. Он уже думал о том, чтобы поскорее избавиться от лишних людей и приступить к диверсиям, которые, несомненно, чувствительнее ударят по тылам Советов.

Распрощавшись с Адамовым, Клепиков поскакал в лесную чащу. Надо было проехать около тридцати верст до границы уезда, скрываясь от посторонних глаз в зелени деревьев и за овражными скатами.

Солнце поднялось высоко, роняя свой нестерпимый блеск на обильные всходы ярового клина. Клепиков увидал неподалеку белую колоннаду барского дома и понял, что эти рослые хлеба посеяны коммунарами «Зари».