Пантелеймон Романов - Русь. Том II

Савушка после своей поездки в Петербург, куда он отвозил письмо Черняка, вернулся в свой полк.

Полк стоял в местечке с костёлом, у которого снарядом был сорван крест и зияла круглая пробоина на колокольне.

Улицы местечка были сплошь запружены солдатами, лошадьми, двуколками.

Около хлебного магазина толклись солдаты.

— Что ж, значит, и нам и лошадям с голоду подыхать? — говорил низкорослый солдат в шапке с мотающимися тесёмками наушников.

— Говорю тебе, фуражиры с утра уехали, должны сейчас быть, — ответил распоряжавшийся в магазине человек в солдатской форме.

— Вон, лошади-то какие! их на живодёрню только, — указал солдат на лошадей, привязанных к двуколке.

Лошади с выступающими рёбрами, с ободранными боками понуро стояли без корма, полузакрыв слезящиеся глаза.

— У баб, небось, и хлеб есть, и всё…

— Не продают, собака их возьми. А насильно отнимешь, сейчас за мародёрство под суд попадёшь.

За деревянным сараем, прячась от начальства, сидели несколько оборванных солдат и варили в котелке, по-видимому, краденую картошку. Один из них привязывал верёвочкой оторвавшуюся подмётку сапога; другой, скинув и вывернув рубашку, держал её над огнём, отвернув лицо от дыма.

— Не тряси над котелком-то! — крикнул солдат, пробовавший лучинкой картошку, и, поддев что-то, отбросил в сторону.

— Не выкидывай — навару больше будет, — подмигнул солдат, привязывавший подмётку.

— Только и остается. Эх-ма!..

За местечком виднелись часто наставленные кресты. Это были братские могилы. Туда то и дело бегали солдаты.

Варивший картошку, посмотрев в сторону, промычал:

— Вишь вон, покойничков помянуть бегают. И на этом и на том свете нашему брату на голову с…

— Сена не привозили? — спросил какой-то солдат, проходя мимо сидевших.

— Говорят, поехали давно, сейчас ждут, — отвечали, не оборачиваясь, сидевшие у костра.

Солдат постоял в нерешительности, видимо ожидая, не предложат ли ему поесть, но сидевшие у костра делали вид, что не замечают его.

— Так… — сказал тот и пошёл дальше.

Вдруг на улице местечка показалась целая процессия. Впереди ехал обоз из военных фур с наваленным на них сеном и мешками. Фуры везли ободранные, похожие на скелеты, лошади; на облучках, нахохлившись, сидели обозные, а по сторонам, причитая, шли бабы и старики.

Когда обоз проезжал мимо штаба, — помещавшегося в длинном одноэтажном доме, похожем на трактир, с крыльцом посредине, — на крыльцо вышел полковник в накинутой на плечо бекеше на белой овчинке. Он был без фуражки, с бритой круглой головой.

Увидев полковника, бабы и старики, провожавшие обоз, бросились с воплями и причитаниями.

— Чего орёте! — крикнул на них громовым голосом полковник. — Говорите кто-нибудь один! Вам тут не базар.

Бабы стали говорить, что у них отобрали последнее сено и овёс, что скотина с голоду подохнет.

Полковник, расставив толстые ноги и уперев под бекешей руки в бока, молча слушал.

— Ваше высокородие, что они брешут! Я не насильно, я за деньги отбирал, по закону.

— Молчать! — крикнул полковник, побагровев.

Солдат, замерши, вытянулся, приложив к шапке пальцы, едва торчавшие из длинного рукава шинели.

Ободрённые его окриком бабы стали требовательнее. Старики покорно стояли сзади них.

— Молчать! — крикнул полковник на баб. Ему как будто нравилось на свежем воздухе пробовать силу лёгких. — Почем ты за воз сена давал? — обратился он к обозному.

— Тридцать рублей, ваше высокородие, как приказано.

— Так какого же вам чёрта надобно? — крикнул он на баб. — Ведь у вас за деньги берут.

— Батюшка, не нужны нам деньги, у нас скотина подыхает, — голосили бабы.

— А у нас не подыхает?

— У нас свои части обобрали всё дочиста, а тут ещё ваши приезжают…

Полковник вдруг перевёл грозный взгляд на солдата.

— Ты где это сено брал? — крикнул он.

— Да вон, верстов двадцать отсюда будет, — отрапортовал солдат, одной рукой отдавая честь, а другой показывая куда-то в сторону.

— Так какое же ты имел право, сукин ты сын, брать за пределами расположения своей части?! Ты знаешь приказ или нет?! За мародёрство под суд буду отдавать мерзавцев! Сейчас же отдай им сено и овёс. Разбирайте своё сено, и марш! Чтоб ноги вашей тут не было! — крикнул полковник.

Бабы и старики бросились к фуре и стали растаскивать сено и увязывать его в вязанки.

Прибежавшие было за сеном солдаты стояли и растерянно глядели.

— А вы тут чего? — крикнул на них полковник.

— Сена нету, ваше высокородие.

— У местных жителей покупать.

— Они не продают. Говорят, у самих нет.

— Мало что говорят…

Полковник несколько времени смотрел на солдат, потом, нахмурившись, со злобой проговорил:

— Поищи получше, и найдётся.

Он ушёл.

Через полчаса солдаты уже шныряли по всем сеновалам, залезали в подвалы и, под вой баб и плач, волокли оттуда всё, что попадалось.

Чёрный солдат со шрамом на щеке тащил ковригу хлеба; в него вцепилась баба и пронзительно визжала, отнимая хлеб. Вдруг она вонзила зубы в руку солдата. Он вскрикнул от боли, хотел выдернуть руку и не мог. Тогда солдат свободной рукой со всего размаха ударил бабу кулаком по темени, и, когда она, закатив глаза, упала, он быстро завернул за угол и скрылся.

Полковник опять вышел на крыльцо и прислушался к доносившимся из деревни крикам и воплям.

За ним показался адъютант и тоже с удивлением прислушался:

— Что там такое, точно их режут?

— Поступаем на основании приказа, — проворчал со злобой полковник.

В халупе, где поместился Савушка, было такое количество клопов, что он, промучившись всю ночь, на следующий день стал искать другую квартиру. Но всё местечко было забито солдатами. Они ночевали даже в сараях.

Савушка разговорился с санитарным врачом, и тот сказал:

— Разве вот что, тут в полуверсте есть польский замок, не знаю, какого-то князя. Богатейшее имение! Это не замок, а музей.

— Так почему же штаб стоит в каком-то трактире, а не там.

— Да сейчас там сильно попорчено, но вы, может быть, найдёте себе комнату. Я сейчас иду в хлебопекарню и кстати могу вас проводить.

Они пошли по растолченной обозами и орудиями снежной дороге. Врач оказался словоохотливым человеком.

— Я был в этом замке вначале, когда наши только что пришли сюда. Штаб стоял там. И потом офицеры всегда там размещались. Какое богатство! Какой там фарфор был, какие картины: Рафаэль, Рембрандт, книги с автографами Шопенгауэра! Вот сейчас въезд будет, — сказал он, когда вдали завиднелись деревья парка. — Посмотрите, какие башни!

Действительно, вместо ворот при въезде в аллею стояли две башни. Но липы в аллее оказались наполовину вырублены и лежали брошенными поперёк дороги.