Вениамин Лебедев - По земле ходить не просто

— К чему вы все это выдумываете? — чуть не со слезами сказала Нина. — К чему? Сами же знаете хорошо, что не так…

— Ну, ладно. В таком случае посмотри вот на это. — Зина шагнула к тумбочке и взяла оттуда помятую фотокарточку в бурых пятнах.

— Что это? Откуда? — с ужасом спросила Нина, увидев портрет Николая.

— Сам оставил. Он был ранен. Писать не мог, а потом все так получилось… Тут следы крови.

— Кровь… Где он? Почему он ушел? Что он сказал?

— Пожелал счастья…

— Ранен… Не мог… — прошептала Нина, уставившись в пол. И вдруг встрепенулась. — Я хочу видеть его. Хоть со стороны, хоть издали взглянуть… Мне больше ничего не надо!

— Давно бы так. Скорей на вокзал, — сказала Зина. — Поезд еще не ушел.

Ожидая Снопова, ушедшего к командиру полка с докладом о возвращении в часть, капитан Гусев медленно ходил по перрону. Изредка он останавливался и смотрел на огни города. Все здесь было ему знакомо, все напоминало о Светлане и Наташе. Сейчас их тут нет — они уехали к дедушке на Полтавщину. И все же, как много тут близкого! На этой платформе почти шесть лет назад он встретил Наташу. В Ленинграде она твердо сказала, что не выйдет замуж, пока не окончит университет, но на зимние каникулы обещала приехать сюда, в этот город, куда Гусева направили после окончания артиллерийского училища. С каким нетерпением ждал он этого дня! Сколько было приготовлений! Поезд пришел поздно вечером. Из вагона вышла девушка в белой шали и позвала его:

— Павлик!

Как мальчишка, кинулся он тогда к ней, помог сойти на перрон, подхватил багаж, а потом, когда они вышли за носильщиком на площадь, она остановилась и сказала ему:

— Какой ты вредный, Павлик! Не дал университет закончить! Не могу жить без тебя. Навсегда приехала… Теперь твоя душа довольна? Но ты не думай, что я бросила университет. Я перевелась сюда…

Как он тогда был доволен, что оказался таким «вредным»! Словно крылья выросли.

Город вдали засыпал. Редели огни в квартирах. Вспоминая о прошлом, о семье, капитан думал о Николае. Похоже, что Николай совершил большую ошибку, полюбив эту девушку. По-видимому, она была только красивой пустышкой, каких немало встречается на жизненном пути. Настоящее чувство никогда не слабеет из-за ссоры.

У штабного вагона показался командир полка. Значит, Снопов уже доложил.

Капитан ждал Николая, хотел поговорить с ним, рассеять мрачное настроение.

А Николай стоял в голове эшелона. Он курил и смотрел на город.

— Завидуете? — спросил Гусев, остановившись рядом с ним.

— Чему? — спросил в свою очередь Николай, пряча папиросу в рукав шинели.

— Курите, — сказал капитан. — Тому, что там в городе… Там ведь лучше… — Он не решился сказать: «Тем, кто имеет возможность встречаться со своими подругами», и лишь добавил: — Лучше, чем ехать в теплушке…

— Эх вы! — упрекнул Николай, оглянулся по сторонам и сердито швырнул окурок. Описав дугу, непотушенная папироса упала и, рассыпая мелкие искорки, покатилась по площадке, подгоняемая ветром. — Я больше, товарищ капитан, не курю… А свое место в теплушке никому не уступлю! Другой, может, и захотел бы ехать, да его не пустят. Здесь тоже нужны люди. А то, на что вы намекаете, — спокойно закончил он, — перемелется.

— Признайся: не так уж весело на душе?

— Не отрицаю. Хотелось бы, чтобы и меня кто-то провожал.

— И всплакнул бы на прощание?

— Если это от души… Разрешите идти, товарищ капитан? — вдруг резко спросил он.

— Идите, — ответил Гусев, досадуя на себя за то, что не сумел поговорить с человеком как следует, да еще вдобавок обидел его.

Снопов козырнул и, круто повернувшись, пошел разыскивать свой вагон. Дойдя до середины эшелона, он остановился и еще раз посмотрел на дальние огни города.

Капитан наблюдал за Николаем. Разыскав вагон батарейцев, Снопов потянул на себя скобу от задвижной двери теплушки. Не осилив тяжелое полотно, он уперся ногами в обшивку. Из теплушки показался свет.

— Разрешите доложить, товарищи? — крикнул Николай. — Красноармеец Снопов прибыл из краткосрочного отпуска. Здоров и не женат. — Слова его прозвучали весело и задорно.

— Ого-го! — раздался изнутри вагона обрадованный голос.

— Прибыл!

— Залезай скорее!

«Они успокоят лучше меня», — решил капитан.

Батарейцы готовились к ужину. Андрей подбросил угля в маленькую круглую печь и присел рядом с Николаем.

— Ну, что выездил?

— Все в порядке. Видел отца и брата.

— Еще?

— В городе? Там тоже все в порядке. Влюбляются и женятся. И Нина выходит замуж… В конце концов, какого черта меня ждать? Так что, дорогой ефрейтор, не строй насчет этого никаких иллюзий. Ждать нас не будут.

— Балда! — закричал Андрей и отодвинулся от Николая, как от заразного.

— Ладно, Андрюша, не ругайся. Ты прав… Меня там считали убитым. Создали целую легенду. Никто в этом не виноват. Записная книжка ввела в заблуждение…

— И она поверила этому? И так быстро позабыла одного и выходит замуж за другого? Ну, знаешь, такую любовь я не представляю. Избави меня боже… Чем она сама объясняет?

— Я ее не видел. Не пришлось.

— Так какого же ты черта? Так бы и сказал, что не видел. И запомни, пока сам не увидишь, сам не поговоришь, не верь никому!

— А, не утешай меня! Что я — маленький, что ли?

— Маленький, не маленький, а дурной. Я думал, что у тебя голова на плечах, а у тебя одна шапка, — рассердился Андрей. — Да не могла она выйти замуж! Наболтали тебе!

— Брось, Андрюша! Не будем об этом говорить. «Будем!» — сказал себе Андрей, но возражать не стал: сегодня ничего путного от Николая не добьешься.

«Сыграй, Коля, что-нибудь,» попросил Казаков. — С тех пор, как ты уехал, у нас появилось столько музыкантов, что всю душу вымотали, скоро до расстройства желудка доведут. Макаренко, подай баян!

— Есть подать баян! — отозвался Макаренко. — Давай, Коля, старую, солдатскую.

И Николай начал:

Солдатская песня! Сколько их, лихих, как разгоряченный боевой конь, веселых, как бурный весенний поток, грустных, как шелест осенних увядающих листьев? Не наемник-ландскнехт, идущий в бой ради наживы, как безродный бродяга, а народ, которому на протяжении всей его многовековой истории пришлось кровью и жизнью лучших своих сынов отстаивать Родину от захватчиков, сложил эти песни о славных делах своих предшественников, песни, передававшиеся из поколения в поколение, как сокровище народной мысли, как его духовное богатство. Где, на какой стороне не пел их задушевно солдат-юноша в казенной грубоватой одежде?

Николай любил, как поют солдаты. Пусть голоса не как в театре, пусть обветрены губы, но кто еще поет их с таким чувством? Даже старшина Казаков, которого все побаивались в батарее, старательно выводит: