Лев Правдин - Ответственность

Серая мгла, наполненная такой мельчайшей пылью, что и не разберешь, дождь это или не дождь. Широкая просека, по краям заросшая корявым болотным подлеском. Ноги скользят по мокрому гравию старой шоссейной дороги. Из коричневой болотной воды торчат мохнатые кочки, покрытые высохшей осокой и зеленым мхом. На местах повыше среди бурого мха — темно-зеленые, почти черные листочки и красные ягоды брусники. А еще повыше все поросло белеющим во мгле ягелем.

Вот только сейчас Таисия Никитична увидала, что это такое — тайга. Кругом темнели зубчатые стены, уходящие своими вершинами в мутное небо. А что за этими стенами? Есть ли там жизнь?

Как бы отвечая на этот вопрос, где-то в глубине тайги раздался звонкий скрежет.

— Ворон — хозяин тайги — зловещая птица, — сообщила Анна Гуляева.

Она шла рядом и вначале все объясняла Таисии Никитичне, но скоро ей пришлось замолчать, так как без объяснений все становилось понятным. Про вороний скрип Таисия Никитична сказала:

— Не так зловеще, как противно.

И снова одно и то же: шорох сотен ног по мокрому гравию, мертвая коричневая вода, глухие стены тайги, одуряющая монотонность движения, красок, звуков, мыслей. И даже усталость не разнообразила этого отупляющего состояния.

Прошелестел тоскливый женский вздох:

— О, господи, пропадем мы здесь!..

— Баба. Тебя десять раз на дню считают, тебя охраняют, и поэтому никуда ты не пропадешь…

Это сказал плотник — большой сутулый мужик. Он, как и все заключенные, наголо острижен, но все равно было видно, какой он отчаянно рыжий. И голова его, и все лицо — будто бы он только что из бани.

Все в этапе знали, что он бригадир большой плотницкой бригады, которую в полном составе перегоняют на какое-то ответственное и срочное строительство. По тому, как они свободно держались с конвоем и свысока относились ко всем остальным этапникам, видно было старых лагерников, мастеров своего дела, очень нужных и ценимых начальством людей. Все они были хорошо одеты: в новые бушлаты и крепкие сапоги.

Рыжий бригадир шел позади Таисии Никитичны и по временам так вздыхал, что она ощущала тяжесть его вздоха и такую его густоту, будто каждый раз на ее плечи сбрасывали мешок с махоркой. Вздохнув, он бесхитростно матерился, поминая баб, из-за которых так медленно тащился этап.

Это было верно. Шли по четверо в ряд, не торопясь и не очень соблюдая порядок. Тащились нога за ногу. В начале пути некоторые еще лениво переговаривались, но потом примолкли.

Конвоиры — местные, северные жители, колхозники, оленьи пастухи и охотники, тоже лениво шагали по краям шоссе, засунув ладони в рукава и зажав винтовки под мышками. Все они давно уже вышли из призывного возраста и, если бы не война, сидели бы по домам. Свои конвойные обязанности они выполняли добросовестно, но без особого рвения. Иногда только замыкающие без всякого служебного задора, а просто для порядка протяжно покрикивали:

— По-одтянись!..

А на привалах они стояли и сидели вокруг заключенных, курили, перематывали портянки и толковали о своих делах. В своих старых намокших шинелях они напоминали незадачливых охотников. Потом они снова поднимали людей, долго выстраивали их, пересчитывали, и начальник конвоя громко, но равнодушно выкрикивал:

— …смотреть в затылок, строя не нарушать, шаг влево, шаг вправо считается побегом, оружие применяется без предупреждения.

Потом он тоскливо поглядывал на небо, словно заранее молился о неразумной арестантской душе, нарушившей этапный порядок. И снова справа и слева расстилались места, годные не для побега, а разве только для самоубийства. Он это прекрасно знал, но порядок есть порядок, и он, порядок, требует…

И снова лениво и нестройно движется колонна, и опять на плечи ложится тяжкий махорочный вздох и слышится беззлобный мат, без которого человеку, видно уж, не обойтись. Но теперь рыжий взялся за конвойных:

— Обрыдла мужикам кобелиная должность.

— А мне это надоело, — шепнула Таисия Никитична идущей рядом Анне Гуляевой.

— Лучше всего не обращать внимания. Рот вы ему не заткнете…

Таисия Никитична обернулась на ходу: прямо перед ней качалась широкая рожа, утыканная красной щетиной, и на каждой щетинке светлые бисеринки дождя. Глаза не добрые и не озорные, скорее скорбные, как у святых на старых иконах, большой рот с желтыми выпирающими зубами. Да, такой, пожалуй, не заткнешь.

Окружающие его плотники засмеялись, а он крепко, но как-то добродушно выругался:

— Заткнитесь, обрезки…

Но «обрезки» не заткнулись и ничуть не обиделись, а продолжали пересмеиваться. Да рыжий и не хотел никого обижать. Наверное, он был очень простодушен для того, чтобы думать, будто словом можно кого-нибудь обидеть. Простодушен и для словесных уколов неуязвим. Как слон среди более мелких зверей. И ругань его была бесхитростна, как мычание. Надо ли обижаться на нее? Наверное, это бесполезно, особенно здесь, на старой каторжной дороге. Придя к такому заключению, Таисия Никитична решила не вмешиваться, что бы он ни сказал, этот рыжий. Но откуда у него такие глаза: недобрые и в то же время тоскующие?

Переночевали в полуразрушенных бараках, метрах в трехстах от шоссе. Тут когда-то жили лесорубы или, может быть, дорожники, или их выстроили специально для этапов. Никого это сейчас не интересовало. Все устали, продрогли до того, что даже не хотелось есть.

Обветшалые печи дымили, заглушая запах плесени и гнилого дерева. Промаялись ночь на сырых нарах и утром рады были выбраться на дорогу. Дожевывая на ходу хлеб, Таисия Никитична отметила:

— Старый каторжный тракт!

— Не такой-то он старый, — сейчас же отозвалась Анна Гуляева, — вернее — устарелый. Отживший. Зачем он, если железная дорога. А если хотите увидеть настоящий старый тракт, то посмотрите направо. Нет, вон там, подальше.

Немного отступая от насыпи, по которой они шли, виднелись остатки старого тракта. На толстые бревна-лаги вплотную одна к другой уложены жерди так, что получился сплошной настил. Вернее, когда-то он был сплошным. Бревна потонули в трясине, из которой торчали только ряды трухлявых почерневших жердей, напоминающие старый гребень.

— Победный путь цивилизации усеян обломками прошлого, — проговорила Анна Гуляева, явно не одобряя цивилизации и сочувствуя обломкам.

В промежутках между «обломками» буйно зеленели стебли какой-то болотной растительности, поднимались елочки и дугой изогнутые березки.

Не желая ни соглашаться с Гуляевой, ни спорить с ней, Таисия Никитична ответила:

— Смотрите, кое-где настил хорошо сохранился и можно даже пройти!

— Называется гать, — пояснила Анна Гуляева с таким превосходством, будто она сама вымостила это болото. — Гать. Арестанты строили при помощи топора и волокуши.