Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый

— Какую роту осрамил! — брезгливо проговорил Фильчагин. — И сам измарался, и нас покрыл позором. Открыл немцам дорогу...

Уали смотрел на закрытую дверь. Он в заключении. За дверью монотонно — взад-вперед — ходит часовой. Ни одной мысли. Голова словно набита ватой. Дверь скрипнула, вошел часовой.

— Пошли! — сказал он и взял винтовку наперевес.

Уали вздрогнул:

— Куда?

— Командир полка требует.

Вчера Парфенов отдал Мурату Арыстанову приказ отойти на новый рубеж.

Передав позиции батальону другой дивизии, полк под покровом ночи бесшумно отошел на вторую оборонительную линию.

Ординарцы, писаря, каптенармусы, химики, баловни начальства — разведчики — все рыли окопы.

Им помогали женщины, прибывшие на оборонительные работы из Москвы. Женщин было много. Одетые в стеганки, закутанные в теплые платки, в валенках, похожие на медвежат, они озорно усмехались, шутили, и солдаты нет-нет набивались им подсобить. Поглядев в сторону, командир полка увидел созвездия папиросных огоньков. Он понял, что солдаты бегают туда покурить, но не рассердился и сделал вид, что ничего не заметил.

Мурат обошел наполовину вырытые траншеи, придирчиво осмотрел артиллерийские позиции.

Среди тысяч мелких забот и даже в то время, когда сдавал оперативную и разведывательную карты командиру батальона, принимающего его позиции, и подписывал акт, он помнил об Уали. Вернувшись в штаб полка, Мурат послал за ним.

Осторожно прикрыв за собой дверь, Уали удивленно вскинул на Мурата глаза. Он не знал, что Мурат назначен командиром полка, и думал, что встретит мягкого, добродушного Егорова, с которым легко иметь дело.

— Расскажите, Молдабаев, чем вы там отличились, — сухо проговорил Мурат, вставая со стула.

— Товарищ, комбат, на меня пало тяжкое подозрение...

— Я не комбат, а командир полка... Впрочем, я вполне в курсе дела.

— В известной степени я признаю свою вину... Вражеские танки подавили нашу волю, к сопротивлению, и я не сумел остановить бегущую роту. — Лицо Уали посерело. Боясь, что Мурат оборвет его, он заговорил скороговоркой: — Я вконец измучен, несколько дней находился в окружении, без куска хлеба, меня надо лечить, положить в госпиталь. Конысбаев не верит мне, будто бы я его когда-нибудь обманывал, а верит наветам Фильчагина, но Фильчагин мне мстит: однажды я его отругал и влепил выговор. У него на меня зуб. Он норовит получить мою должность. Что, ж, пусть получает, но зачем кляузничать и возводить поклеп на человека?

— Молдабаев, посмотрите на меня, — оборвал Мурат. — Зачем вы лжете? Ведь я все знаю, я сам только что вышел из окружения с обескровленным батальоном, и Фильчагин тут, конечно, не при чем. Наоборот. Ведь он собрал остатки вашей роты и присоединил их к моему батальону. — Не спуская глаз с Уали, Арыстанов с горечью добавил: — Хотя бы мне сказали правду. Даже сознаться в своей вине у вас не хватает мужества.

Уали отвел глаза. Как провинившийся школьник, он смотрел себе под ноги.

— Что же мне делать? Кто мне поверит, если вы не верите? Моя жизнь находится в ваших руках, — горько сетовал Уали. — Не отрицаю свою вину, испугался. Но кто же поймет меня, если даже вы, мой боевой товарищ, не хотите понять... Разрешите напомнить, что мы были знакомы еще до войны.

Мурат не узнавал Уали. Когда-то он казался ему знающим себе цену, дорожащим своей честью человеком. В Алма-Ате среди преподавателей института он выделялся и осанкой и бойкостью. Держался на расстоянии от товарищей, покровительственно относился к подчиненным, его считали человеком самолюбивым и смелым.

Мурат вспомнил, как четверо молодых людей, среди которых были он и Уали, отправились на охоту в окрестности Алма-Аты. За весь день они не убили никакой дичи. Когда, усталые от бесплодных хождений, собрались домой, был уже вечер. Но Уали со своей всегдашней настойчивостью увез их в заповедник, где, по его словам, было много зверей. Пока добрались до заповедника, совсем стало темно.

Неожиданно перед автомобилем мелькнула тень. Шофер резко затормозил машину. Детеныш косули вынырнул из темноты, остановился, удивленно глядя на фары машины. Животное поразило Мурата своей грацией. Длинные точеные ноги, легкая тонкая фигурка словно вырезаны рукою мастера. Даже острые уши, широковатые в середине, придавали особую прелесть горделивой голове с острой мордочкой и еще не отросшими рожками. Шевеля ноздрями, блестя ясными выпуклыми глазами, удивленно смотрела молодая косуля на свет фар. Одно слово вспугнет ее и унесет, словно ветер, за далекую сопку. Мурат открыл рот, чтобы крикнуть, и заметил прицелившегося Уали.

— Постой! — закричал он, но вместе с его криком раздался оглушительный выстрел, вспугнувший птиц.

Мурат подбежал к бившейся на земле косуле:

— Эх, дурак, такую красу загубил.

Шофер, чтобы не видеть совершившегося убийства, потушил фары.

— Эй, шофер, зажги свет... Давай прихватим добычу, — потребовал Уали и с нелепой бравадой ножом перехватил горло животного.

— В заповеднике запрещено бить зверей... Поворачивай машину, — сказал Мурат шоферу.

— Эх ты, командир, боишься звериной крови, — захохотал Уали. — Интересно, что ты будешь делать, если завтра грянет война и польются потоки человеческой крови?

Эта сцена отчетливо, отдельными кадрами, как в кинематографе, промелькнула перед Муратом.

Он открыл глаза и, поморщившись, как от яркого света, увидел когда-то щеголеватого Уали в грязной изорванной шинели, с жалким, в кровь расцарапанным лицом. Уали униженно лепетал:

— Надо мной нависло тяжкое обвинение... Но мы ведь люди, хорошо знающие друг друга... Будьте же гуманны и справедливы, Мурат.

— Вас надо отправить в трибунал и расстрелять перед строем, в назидание таким, как вы. Но я не сделаю этого, хотя, быть может, впоследствии и буду жалеть, Я предоставлю вам возможность восстановить запятнанную честь. И делаю это только потому, что сейчас мне дорог каждый человек в полку. Будете воевать рядовым, можете сами выбрать себе роту.

— Благодарю вас, благодарю, товарищ капитан! — Уали сразу успокоился. — Направьте меня во взвод Ержана. Мы с Ержаном были в ссоре, и он не станет гладить меня по головке. Если вы решили испытать меня — испытывайте полной мерой.

Легкая поземка, начавшаяся в полдень, перестала мести. Ветер несколько раз менял направление, но отовсюду он доносил один и тот же запах — горький запах пожаров.

Дивизия готовилась к боям. Солдаты молча рыли окопы. Из траншей, далеко растянувшихся, то высунется на миг голова в ушанке, то блеснет и тотчас скроется лопата.

Ержан, сняв шинель и сдвинув на затылок ушанку, без устали бросал на белый снег черные комья мерзлой земли. К нему подошел Какибай с шестью солдатами: