Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Поползли разные слухи. Фурсов в них не участвовал. Немецкое начальство не проявляло торопливости в розысках. Через два дня свежая новость: в офицерском бараке раскрыта подпольная организация и боевая дружина. Офицеры готовили восстание. Теперь лагерная машина закрутилась. Многих офицеров расстреляли. Лагерь расформировали. Не сразу, по частям. Людей перебирали, как картошку. Торопились: все чаще и чаще налетали краснозвездные бомбардировщики, штурмовики. При воздушных налетах охрана разбегалась, подобно тараканам. Приближался фронт. Военнопленные открыто радовались. Всех, кто способен был работать, угоняли на запад. Фронт рядом, на Немане. Об этом рассказывали попавшие там в плен и переброшенные в лагерь раненые. Фашисты лютовали. Люди бежали, бежали все кто мог как-нибудь двигаться. Знали: неспособных к труду уничтожат вместе с лагерями смерти. Особые команды уничтожали все: и военнопленных, и строения. Чтобы не осталось никакого следа, никакого намека на то, что здесь творилось.

Лагерь пустел. Фурсов не мог бежать — на костылях далеко не ускачешь. Но и умирать на пороге освобождения он не собирался. Он искал способа — избежать расправы эсэсовцев. Важно не упустить момент. Лагеря эсэсовцы уничтожают перед самым уходом. Фурсов следил, глядел во все глаза: лагерные команды экипированы по-походному и держат транспорт наготове. Значит, завтра-послезавтра начнут драпать. Но прежде чем драпать, пустят в ход пулеметы, автоматы, взрывчатку, подожгут лагерь. И всему конец... Нет, конца не будет. Фурсов решил схорониться в бункере, куда складывали мертвецов. Не он один, многие так решили. Там трупы штабелями лежат. И они притворятся трупами. Переждут, пока фашистов турнут.

Налетели наши летчики-штурмовики. Среди охраны — паника. А Фурсов подхватил под мышки костыли — и в бункер. Только бы успеть миновать кухню, только бы успеть завернуть за баню, а там до бункера — рукой подать. Он бежит, ожесточенно работая костылями, руками, единственной ногой. Пот слепит глаза, вскипает на воспаленных губах. Кажется, вот-вот лопнет в груди сердце, а он все бежит и бежит!

Из-за бани вымахнул офицер верхом на грудастом коне. За стремя держался рядовой чин и бежал рядом с конем. Конь внезапно приблизился, вырос до гигантских размеров и разившей навозом грудью ударил беглеца. Потом Фурсова били его же костылями. Пинали. Били долго: сначала беспорядочно, нервно, а потом методично, расчетливо. И он уже перестал чувствовать боль, перестал слышать брань и крики.

Очнулся он от возгласов.

Спустя несколько дней Фурсов оказался в лагере под Торно.

Лагерь Торно был разбит на блоки. Первый блок, второй, третий... Шестой — для русских военнопленных. Вылинялое небо над головой. Под ногами — песок, мелкий, летучий. Едва дунет ветерок — колючая пыль забивается в глаза, ноздри, уши. Проникает под мышки, наслаивается там, и тогда от костылей получаются кровавые натертости. Шестой блок, шестая смерть, шестое воскресение из мертвых...

Выжил Фурсов и на этот раз. Поднялся, в кровоподтеках, в ссадинах, в синяках. Но — поднялся. Принялся изучать новые места. По соседству, за проволокой, оказался блок англичан. За ними помещались французы, а за французами — американцы... Англичане играют в волейбол. Под музыку.

Прильнув к проволоке, Фурсов подолгу наблюдает за игрой. Это разрешается. В полку Владимир увлекался и волейболом, играл в сборной гарнизона. И вообще мечтал стать спортсменом. И в игре, и в игроках он понимает толк. Англичане играют неплохо, но больше резвятся. Однажды долговязый парень подошел к Фурсову, дружелюбно протянул ему сквозь колючее заграждение руку, громко сказал по-немецки:

— Здравствуй, Иван Смит.

Владимир улыбнулся:

— Здравствуй, Смит Иван!

— Кури.

— Я не курю.

— О! — удивился Смит Иван и угостил Ивана Смита галетами. — Как живешь?

— Сам видишь.

— Вижу.

Они подружились. Фурсов подарил англичанину портсигар работы Сергея, а тот кормил его разными разностями, рассказывал:

— Мы и пьесы ставим. Сами изображаем женщин. Уморительно получается, когда ты становишься женщиной. Превращение с пикантным привкусом. Понимаешь, а, Иван Смит?

Фурсов плохо представлял, что в том пикантного, но согласно кивал головой. Галеты почему-то совершенно теряли вкус.

— Кушай, кушай! — потчевал его Смит Иван. — Красный Крест нам много посылок присылает.

У Владимира был значок отличника общества Красного Креста и Красного Полумесяца, но ему никто не присылал посылок. А может быть, и присылали, да они попадали на стол фашистам. Может быть.

— В лагере можно жить, — смеялся англичанин.

— Надо жить.

— О, я понимаю разницу между «можно жить» и «надо жить». Русские солдаты — настоящие испытанные солдаты.

Смит Иван восхищенно смотрел на рыжего великана на одной ноге, в кровоподтеках, шрамах и синяках от побоев, заросшего рыжей шерстью, со взглядом, налитым тоской и надеждой.

Он через проволоку пожимал Ивану Смиту руку и бежал играть в свой волейбол — под музыку.

Лагерь Торно — это целый город, обнесенный несколькими рядами колючей проволоки. Здесь можно затеряться. Здесь нужен догляд да догляд. Совсем недавно этот лагерь охраняла и обслуживала свора гитлеровцев всех мастей и рангов. Но этот Восточный фронт. Он требовал от фюрера все больше и больше солдат. Фронт неумолимо и грозно катился на запад и грозил приблизиться к рубежам непобедимой Германии. Надо было остановить его во что бы то ни стало. В окопы бросали всех, без разбора: лагерные команды и молодчиков из личной охраны малых и средненьких фюреров. Поредела охрана и в Торно. В помощь ей пригнали власовцев.

Два таких власовца появились и в блоке номер шесть. В немецком обмундировании, с немецкими автоматами в руках. Только на рукавах повязка: «РОА» — «русская освободительная армия». Один — белобрысый, курносый, с с нагловатыми, навыкате, глазами. Другой — бесцветный, грязный, с непомерно длинными, ниже колен, жилистыми руками. Руки, казалось, текли из коротких рукавов, текли вздутые вены, текли красные, врастопырку, готовые удушить любого, железные пальцы. Власовцы никого и ничего не боялись, делали свое черное дело не спеша, аккуратно и чисто.

«Им терять нечего», — с ненавистью думал Фурсов, глядя, как лапает своими длинными руками железнопалый ту или иную сестричку. Ему стоило большого труда, чтобы удержаться. О, как он жалел о своей былой силе в такие минуты!

Железнопалый внезапно исчез. Его труп нашли под окном казармы, в которой жили власовцы. Кто-то умело стукнул его по черепу чем-то тяжелым. Стукнул всего один раз и — наповал. По блоку номер шесть объявили тревогу. Всех построили на заметенном мелким песком дворе. Комендант лагеря Баумбах, уставший творить жестокости и начавший подумать о завтрашнем дне, вяло и сонно спрашивал: