Александр Бартэн - Под брезентовым небом

Поравнявшись со мной, старый лев с горделивой снисходительностью повернул ко мне круглую голову. Я увидел пучок длинных седых волос, а над ним пронзительно глубокий глаз. И не смог не поддаться этому испытующему взгляду: почтительно отступив, с такой же почтительностью отвесил поклон. В тот момент я видел лишь артиста.

Жест мой принят был благосклонно. Ублаготворено рыкнув, лев проследовал дальше, ведя за собой партнеров. Что же касается Ромэны Мирмо... Только что напряженно неулыбчивая, она нежданно расцвела улыбкой. И нежная эта улыбка была обращена ко мне. И сверх улыбки я награжден был воздушным поцелуем. И догадался, понял, за что такая милость. Ромэна Мирмо благодарила меня за уважительное отношение к ее питомцам: самым важным, самым главным были они в ее жизни.

Еще раз огласив фойе скрипучими вскриками, львы исчезли за порогом кулис. Билетерша, наконец-то сжалясь, приоткрыла бархатный полог и пропустила меня в зал. И я смог убедиться, как превосходно работают морские львы — акробаты, эквилибристы, жонглеры. Ромэна Мирмо — веселая, грациозная, легко порхающая по сцене — казалась лишь присутствующей при их самостоятельной работе. Но я-то ведь знал, что это не так. Я-то ведь имел возможность наблюдать ее в фойе.

Годом позже в цирк на Фонтанке приехал Владимир Леонидович Дуров. До того мне ни разу не приходилось его видеть. Конечно, если не считать портрета, хранившегося в музее цирка. На том портрете, заключенном в массивную золоченую раму, Владимир Дуров изображен в полном клоунском великолепии: по-борцовски крутая грудь, поверх кружевного жабо широкая лента со множеством медалей и жетонов, независимо смелый поворот головы... Таким Владимир Леонидович был в давние годы, когда, наравне с братом Анатолием Леонидовичем, пользовался славой острого сатирика и искусного дрессировщика.

Теперь я увидел совсем другого Дурова — семидесятилетнего, не только старого, но и одряхлевшего. Преклонный возраст сказывался во всем. И в шаткой поступи подагрических ног. И в сморщенности лица, которую уже нельзя было скрыть под самым толстым слоем белил и румян. Клоунский костюм, богато усеянный традиционными блестками, жалко висел на тщедушном, высохшем теле.

Первый же выход престарелого артиста вызвал немилостивые реплики рецензентов. Основания к этому были. Все больше увлекаясь проблемами зоопсихологии, ставя многочисленные опыты в своем зоологическом уголке на Старой Божедомовке в Москве, — Владимир Леонидович пытался и цирковую свою работу подчинить этому же. Однако научные объяснения плохо вязались и с манежем и с клоунским обличьем. Да и в сатирических шутках артиста сильно выветрилась прежняя соль. Один из рецензентов так и отметил в своем отзыве: «Дуров заметно сдал!»

И все-таки выступления Владимира Леонидовича собирали полный зал, проходили с успехом. Зритель многое прощал, на многое закрывал глаза, видя отлично дрессированных животных. Особенно горячий прием встречал морской лев Паша. За несколько лет до того приобретенный в зоологическом парке Гагенбека, Паша оказался редкостно способным дуровским учеником, стал украшением его звериной труппы. Стал любимцем, баловнем Владимира Леонидовича. И вполне по заслугам.

Выход Паши на манеж обставлялся с большой торжественностью. Разворачивалась специальная брезентовая дорожка. Звучало специальное оркестровое вступление. Униформисты выстраивались по обе стороны форганга, и Паша шествовал мимо них наподобие знатного гастролера. Затем, взгромоздившись на тумбу, с достоинством слушал те дифирамбы, что авансом расточал ему Владимир Леонидович.

— Ну, а теперь, Паша, покажи, как ты умеешь церковную службу справлять!

Паша тотчас приступал к работе. Уморительно подражая гнусавому голосу дьячка, ловко переворачивая ластами страницы псалтыря, положенного перед ним на аналой, он чин чином справлял церковную службу, и при этом, в отличие от алчных попов, довольствовался весьма скромной мздой: всего лишь несколькими рыбешками. Впрочем, нет: проглотив их в единый миг, Паша заваливался на спину и весьма выразительно хлопал себя по брюху — дескать, рыбки бы сюда, рыбки бы еще! Получал и жмурился от удовольствия.

Как-то, придя в цирк рано утром, я застал Владимира Леонидовича на манеже вместе с Пашей. Они стояли в обнимку. Дуров прижимал к себе литое тело льва, а тот обоими ластами льнул к своему покровителю. И глаз с него не сводил — очень выразительных, очень преданных.

— Так-то! Так-то, дружочек мой ненаглядный! — проговорил, наконец, Дуров. — Жаль, прочесть не можешь, что про меня в газетах пишут. Пишут, стар становлюсь. Верно, что стар... Жить-то без меня как будешь?

Паша с той же пристальностью вглядывался в Дурова — так, будто понимал его слова. Затем, не то вздохнув, не то всхлипнув, еще выше задрал голову и жестким усом щекотнул морщинистую щеку своего учителя.

— Жить-то как будешь без меня? — вторично, с волнением в голосе спросил Дуров.

На этот раз Паша заскулил, дрожь пробежала по черному телу.

— Ладно уж, ладно! — растрогался Дуров. — Я ведь только так, предположительно. Мне самому еще пожить охота. Не все дела еще закончил, не все эксперименты поставил. Так что раньше времени не к чему нам в минор впадать!

Выпустив льва из своих объятий, отошел в сторону. Достал из кармана пузырек с сердечными каплями. Пригубил.

— Уж не взыщи со старика, что зря тебя растревожил. Мы с тобой, дружочек, еще поживем, поработаем!.. А теперь давай репетировать. Вот тебе колпачок — лови. А теперь кидай. Снова теперь лови!

Разом все стало на свое место. Повинуясь команде Дурова, ловко вскидывая голову. Паша начал подбрасывать разноцветные колпачки, и все они — белые, алые, зеленые, сиреневые — без промаха возвращались на голову Паши. И каждый раз, поймав очередной колпачок, он косился: видит ли, ценит ли Дуров его старания, его успехи?

Прекрасно содружество людей и зверей на цирковом манеже. Очень редко приходилось мне видеть, чтобы артист был несправедлив или жесток по отношению к меньшим своим партнерам. Напротив, неизмеримо чаще наблюдал я терпеливость, мягкость, ласковость.

Однажды при мне зашла речь об артисте, снискавшем репутацию человека грубого и эгоистичного. Я высказал сомнение: нет ли тут преувеличения.

— Нисколько! Именно так! — подтвердил один из собеседников. — Я вам в доказательство лишь один пример приведу. Доги у него. Три здоровенных дога. Так он им из столовой всего две порции супа берет!

И все согласились: ежели по отношению к животному такая скаредность — плохой, никудышный человек!

Еще раз, уже в нынешние времена, в одном из периферийных цирков встретился я с морскими львами. В аттракционе известной дрессировщицы Ирины Евгеньевны Сидоркиной. Аттракцион, возглавляемый ею, назывался «Морские львы и купальщицы».