Александр Бартэн - Под брезентовым небом

Надо знать, какой удивительный комик Акрам Юсупов! Он кажется сошедшим со страниц народных узбекских сказаний: в них, в сказаниях этих, часто фигурируют озорные хитрецы, неизменно одерживающие верх над чванством и зазнайством, жадностью и спесью. И еще, также в традициях площадного народного искусства, Юсупов неподражаем на канате. Мне не раз приходилось видеть его вместе с известнейшими канатоходцами Ташкенбаевыми.

Высоко под куполом демонстрируют канатоходцы свои рекордные переходы и балансы. Деловито растолкав униформистов, вдруг появляется Юсупов. Инспектор справляется, что ему нужно. Оказывается, ищет председателя месткома. «Пожалуйста! Председатель там!» — показывает инспектор на канат. Юсупов смотрит, закинув голову, и лицо его отражает неподдельное изумление: «Ай-ай! Как же можно ходить по узенькой такой дороге?» И все же — делать нечего, нужна подпись на бюллетене — он взбирается на мостик. Опять незадача: председатель оказывается не на этой, а на противоположной стороне каната. Юсупов обескуражен, он хочет спуститься вниз, но его отговаривают: ближе пройти напрямик. И тут же вручают балансир — длинный шест, при помощи которого соблюдается равновесие. И вот человек, ни разу в жизни не ступавший на канат, — каждому из зрителей это совершенно ясно, — делает первый робкий шажок. В любой момент он может оступиться, выронить шест, сорваться на манеж. Но в том-то и дело, что Юсупов — и этим достигается великолепный комедийный эффект — слишком озабочен оформлением бюллетеня, чтобы вдуматься в опасность воздушного своего пути. Чудом добирается он до противоположного мостика и тут узнает, что печать, которую требуется поставить на бюллетень, хранится у того артиста, что остался на первом мостике. Путь повторяется в обратном направлении, и с каждым шагом Юсупов все смелее движется по канату, и все лучезарнее его улыбка: «Уже привык немножко!»— и тут-то зрители восторженно убеждаются, что Юсупов их провел, что он чудесно владеет канатом. Акрам Юсупов и в самом деле универсальный артист: до того, как заняться клоунадой, он был и канатоходцем, и гимнастом, и партерным акробатом, и наездником.

Множество раз я наблюдал, с какой легкостью и непосредственностью находит Юсупов контакт со своими зрителями. Теперь же, в закулисном коридорчике, он показался мне неуверенным, больше того — каким-то потерянным. Шагал по коридорчику и вздыхал, и морщил лоб, и беззвучно шевелил губами.

Народ все шел и шел. Наконец распахнули двери в зал. И тотчас, хлынув шумным потоком, зрители запрудили отведенные для них места. В первых рядах на сцене уселись бабки с внучатами. За бабками плотной стеной остальной народ. Так же тесно расположились зрители и в зале вдоль боковых бревенчатых стен. А кто-то даже сумел взгромоздиться на круглую печь в углу. Она полыхала жаром, сидеть на ней было, вероятно, как на сковороде, но зато видно все оттуда — дай боже!

Акрам Юсупов все еще выхаживал по закулисному коридору. Затем, услыхав, что пора начинать, в последний раз крутанул на голове пестро расшитую шапочку, одернул халат, подпоясанный широким платком, и подал знак. Музыкант нажал на клапаны, у выхода в зал построились униформисты. Началась программа.

Нет, таким я еще никогда не видел Юсупова. Обычно, стоило ему появиться перед зрителями, обратить к ним широко улыбающееся лицо, мгновенно зал расцветал ответными улыбками. А вот на этот раз Юсупов не спешил рассмешить зал. Он выдерживал паузу. Ну, улыбнись, улыбнись скорее! Юсупов поступил иначе. Взяв у одного из зрителей газетный лист, он развернул его и поднял над головой так высоко, чтобы каждому виден был портрет Гагарина. Затем сказал просто и задушевно:

— С праздником, друзья!

И зал отозвался таким дружным, гулким хором, будто и не ожидал другого:

— И вас! Спасибо! И вас!

Тут же появились Заставников и Савич. Подойдя к бабкам, восседавшим на сцене, Савич выхватил у одной из рук внучонка и с такой ловкостью подбросил его, что малыш не струхнул, напротив, заулыбался.

— Кем ты будешь, парень? — спросил его Савич.

— Спрашивать нечего! — вмешался Заставников. — Ишь, какой смельчак! Ясно, космонавтом!

И опять веселым гулом отозвался зал.

Так началась программа — шефский выезд Ленинградского цирка. Началась в обстановке, меньше всего, казалось бы, подходящей для цирковой работы. Акробатам приходилось ноги поджимать, чтобы не зацепиться за потолочные балки. Один из прыгунов, разбежавшись в сальтомортальном прыжке, чуть не оказался на крыльце, за дверью. Манипулятору для карточных фокусов требовались добровольные помощники из зрителей, но где же их взять, если теснота такая, что не разомкнуться. «Валяй без нас! Доверяем и так!» — великодушно закричали зрители.

Последними выступали жонглеры и эквилибристы Ван Фун-ки. В светлых атласных костюмах, расшитых драконами и лотосами, с длинными бамбуковыми тростями, на остриях которых, не смея сорваться, сумасшедше крутились тарелки, артисты имели успех. Когда же — немыслимо представить себе такое! — один из участников труппы, наглухо завязав глаза, поверх повязки накинув колпак, совершил прыжок через вращающийся и пылающий обруч, — зал взорвался аплодисментами.

Представление окончилось, и артисты, пройдя через опустевший зал, направились к автобусам. Тут и обнаружилось, что народ не спешит разойтись. Автобусы были окружены со всех сторон, и отовсюду неслось: «Спасибо! Приезжайте еще! Будем ждать!» До последней минуты оставаясь на подножке, пожимая множество протянутых рук, приглашая в гости к себе в Ташкент, Акрам Юсупов снова был безмятежно счастлив.

Обратный путь мы начали в сгустившихся сумерках, но в проблесках придорожных огней я по-прежнему угадывал улыбку на лице Юсупова.

— Вот видишь, Акрамчик, — назидательно сказал Заставников. — А ты зачем-то, чудак, тревожился!

Юсупов был покладистым человеком, но на этот раз возмутился:

— Ах, скажи пожалуйста, какой храбрый! Разве ты не соглашался со мной, не поддакивал мне?

— Полно, полно, отцы! — разнял их Савич. — Чего уж теперь препираться?!

Мы вернулись в город в тот поздний час, когда на площадях уже отшумело веселье. И все же оно еще не было исчерпано: доносилась медь оркестров, небо озарялось разноцветными ракетами, и толпы, запрудив улицы, провозглашали: «Гагарину ура! Ура! Ура!»

Долго пришлось нам добираться до цирка через это многолюдье. Когда же, наконец, добрались, на одном из автобусов увидели размашистую надпись: «Дальше даешь! Выше даешь!»

— Очень правильная надпись, — оценил Юсупов.—

Жаль, что темно. Сфотографировать бы на память.

В самом деле, был уже полуночный час. Еще одна ракета, круто прорезав темное небо, рассыпалась каскадами искр. Мгновением позже уличный динамик донес перезвон кремлевских курантов.