Василий Ажаев - Далеко от Москвы

Все засмеялись. Филимонов ушел, сосредоточенный и серьезный.

В кабинет звонили по междугородному телефону. Батманов подошел к аппарату. Прислушавшись к его репликам, Залкинд сказал:

— Звонят из Рубежанска. Либо из крайкома партии, либо уполномоченный Государственного Комитета Обороны.

Батманову пришлось кричать в трубку. Это давалось ему с напряжением, голос на высоких нотах спадал.

— Ему на выборах в Верховный Совет республики пришлось много выступать перед избирателями, — сказал Залкинд. — На городской площади говорил, в вагоноремонтном заводе тоже, на строительстве моста, на рыбалке. Сильный мороз был — сорвал начальник голос.

— Зачем вам приезжать сюда? Разберусь сам! — кричал Батманов. — Приемка идет к концу. Чем скорее он уедет, тем лучше. Я говорю, тем лучше, если он уедет поскорее. Стесняет он меня, не могу же я затевать с ним мышиную возню по пустякам! Он ждет указания из Москвы. Ждет, говорю, указания — куда ехать. Есть указание? Прошу тогда телеграфировать в его адрес.

Телефонный разговор затягивался. Покраснев от усилий говорить громче, Батманов сообщал об отгрузках материалов и продовольствия на участки. При этом он нетерпеливо постукивал обручальным кольцом по настольному стеклу.

Ковшов, придирчиво присматривавшийся к нему, давно уже заметил это кольцо.

— Вам не кажется странным сей устаревший символ брака у коммуниста Батманова? — спросил он Залкинда. — Неужели начальник обвенчался в церкви?

— У него это кольцо не связано с церковным обрядом. Ему много приходилось жить врозь с женой, часто расставаться, и однажды они условились носить кольца. Батманов шутит, что это помогает им думать друг о друге. Шутит и не снимает.

— Семья у него была в Крыму, кажется, — вспомнил Алексей. — А где они сейчас? Крым отрезан...

— От Анны Ивановны нет никаких известий. Батманову никак не удается выяснить — выехали они или остались. Надежда на то, что Анна Ивановна — женщина энергичная и сумеет выбраться.

Алексей с невольной симпатией взглянул на Батманова.

— Как вам понравился Филимонов? — спросил Залкинд.

— Он сразу окажется на своем месте, и никто не услышит от него ни слова жалобы, — убежденно ответил Ковшов. — Таких, однако, мало в аппарате. Тут больше зубры, вроде Грубского или начальника снабжения Либермана. Зря Батманов возится с ними. — Мрачновато хмурясь, Алексей пошутил: — Связать бы их одной веревкой — и в Адун, что ли. Пусть станет меньше народу, зато воздух очистится.

— Утопить в Адуне? — спросил Залкинд. — Расточительно!

— Во время войны отношения между людьми обнажились. Человек сейчас, когда от него требуется все, что он может дать, проявляется в своем настоящем виде, — сказал Алексей. — Сейчас строже надо подходить к людям. Признаюсь, не все меня радует здесь. Есть мелкие люди. Прожили в стране социализма четверть века, а социалистического в них что-то маловато. Не вижу ничего социалистического в Либермане. Или — Тополев. Я обрадовался, когда узнал, что он работает здесь. Крупный инженер, нам в институте в пример его приводили. А на деле, смотрю — явный саботажник. Без толку прожил старик среди нас столько лет.

Залкинда удивили слова инженера. Он перестал прислушиваться к телефонному разговору Батманова и внимательно посмотрел на Алексея.

— Все свалили в кучу без разбора! Придется теперь сортировать. — Залкинд глубоко затянулся и выпустил облако дыма. — Человек сейчас проявляется резче, это верно. Происходит, скажем, эвакуация города. И какой-нибудь коммунист и начальник, вернее человек, считавшийся коммунистом и начальником, удирает из города первым, набив персональную машину разной мелкой собственностью, тогда как под бомбежкой остались женщины и дети. Такой человек не коммунист и не начальник, он хуже врага. Ему удалось приспособиться, двадцать пять лет он прятал свое подлое нутро и обнаружил его лишь в критический момент, когда его охватил страх за собственную шкуру. Такие всплывают на поверхность, как навоз. Тут нечего толковать долго. К ним можно отнести слова Данте: «Они не стоят слов, взгляни, плюнь — и мимо». Оговариваюсь — «плюнь» добавлено мною для усиления... И у нас здесь нашлись люди, в том числе начальники и коммунисты, которые, предвидя трудности, принялись запасать продукты на год и больше. Точка зрения на таких — тоже определенная. Однако могут быть обстоятельства и поступки иного рода. Они куда посложнее. Я почти не знаю Либермана, Тополева и других людей управления. Тем не менее, чувствую: ваше мнение о них несправедливо и в дальнейшем изменится, когда коллектив наш окрепнет и все станут на свои места. Порой мы судим людей по случайным частностям или по настроению.

Залкинд несколько раз подряд затянулся. Курил он жадно и много. Алексей рукой разгонял дым.

— Ваши слова направлены против вас самих. Не замечаете? — продолжал парторг. — Скажите, не обижаясь: разве нельзя по вашему поведению на стройке составить о вас отрицательное мнение? Вы ведь коммунист и поставлены не на маленькую должность.

Ковшов опустил голову и глухо пробормотал:

— Теперь вы меня при каждом удобном случае будете бить в лицо кулаком, завернутым в мой рапорт. Неужели трудно понять мою просьбу правильно?

— Поняли вас правильно, во всяком случае — мы с Беридзе. Наверное, и Батманов понял правильно. Бить вас кулаком я не собирался, просто привел ваш собственный пример для большей убедительности. Не годится судить человека поспешно, не узнав его толком. Вы, по-видимому, неплохой молодой человек и умеете работать. И все-таки обязательно найдется другой молодой человек, которому вы не понравитесь. Он составит о вас ложное представление и будет ругать самым решительным образом. Не каждому дано право судить другого.

— Мне не дано право судить? — поднял голову Ковшов.

Залкинд погрозил ему пальцем:

— Не запутывайте вопроса. Скажу одно: вы упомянули о строгом отношении к человеку. Мы вправе отнестись к вам строже, чем, скажем, к Тополеву или Либерману. Вправе или нет?

— Вправе, — согласился Ковшов.

— Ох и сложная конструкция — человек! — Залкинд сказал это без всякого огорчения, наоборот, с удовольствием. — Я себя ругаю за то, что раньше недооценивал этой сложности. Честно признаюсь, иных людей знал по анкетам, по выступлениям на совещаниях или по торопливым встречам в цехе, в кабинете, на строительной площадке. Отрывочные впечатления казались достаточными для энергичных и вполне определенных оценок: хороший человек, честный, проверенный, соответствующий назначению, или, наоборот, плохой, нечестный, несоответствующий. В душу-то человека трудновато проникнуть. Нет-нет да и пожалеешь, что на разные собрания и шумные массовые дела уходило столько времени.