Василий Ажаев - Далеко от Москвы

— Как сегодня жизнь, Евдокия Семеновна? — спросил Василий Максимович, заходя на кухню.

— Да не хуже вчерашнего, — ответила она, улыбаясь.— Печи натопила хорошо, через часок будет в нашей квартире тепло. Правда, вы в ней почти не живете. Завтрак уже готов, сейчас начну вас кормить...

За столом Батманов всегда сидел с книгой — эта привычка студенческих лет не нравилась Анне. Сейчас он положил рядом с тарелкой раскрытый томик «Евгения Онегина». К пушкинским стихам он прибегал всякий раз, когда надо было обрести душевное равновесие.

Гений Пушкина заставлял его с живым сочувствием следить за судьбою людей, таких далеких и бесконечно чуждых ему. Они не знали, как притереть себя к жизни, как израсходовать силы и время. У них не было общего дела, и жизнь их замыкалась в кругу личного. И эта ужасающая праздность, балы, бреттерство, любовные связи!

Батманов качал головой. Они транжирили жизнь, они не знали, как она драгоценна.

«Неужели, — думал он, — не найдутся люди, которые так же гениально опишут наши дни? Правнуки наши унаследуют коммунизм, построенный нами, и они должны понять нашу жизнь, полную беспрестанного действия и ответственности перед историей, бескорыстную, богатую в большом, хотя подчас и скудную в малом...»

Негромкий звонок вернул его к действительности.

— Василий Максимович, я вывел своих людей на пристань, занимаюсь расчисткой, — докладывал по телефону своим хрипловатым голосом Рогов. — Хотел у вас спросить: продолжать погрузку халок или прекратить? Очень густая идет шуга. Говорят, городской совет распорядился закрыть движение по реке.

— Никого не слушай. Пока Адун не остановился, будем грузить халки и отправлять. Успеем дотащить штуки четыре до ближайших участков. Я у тебя скоро буду.

Синяя мгла медленно таяла за окнами. Когда Залкинд зашел за Батмановым, уже совсем просветлело.

Михаил Борисович нашел начальника на террасе, обложенной снегом до цветных квадратиков, которыми терраса была застеклена. Красные, синие и желтые полосы ползли по лицу, кожаному пальто и белым буркам Батманова, стоявшего неподвижно, с руками, опущенными в глубокие карманы. Василий Максимович сосредоточенно обдумывал свой первый приказ по строительству.

— Там кучер ждет с лошадью, однако на санях не проехать, — сказал парторг, поздоровавшись.

— Попробуем, — отозвался Батманов. — Не проедем — пешком пойдем.

Они проехали не больше километра, пришлось вылезти из саней и брести в глубоком снегу. Люди, рассыпавшиеся повсюду, черным живым пунктиром обозначали направление дорог. Все с любопытством встречали начальника строительства и парторга.

— Подождали бы, вот наладим дорогу! — крикнул им шарообразный человек в телогрейке и ватных брюках.

Батманов узнал Гречкина. Вокруг него энергично орудовали лопатами работники его отдела, взметая в воздух серебристую пыль.

Часть железнодорожной ветки была уже расчищена. В траншее, пробитой в снегу, они увидели Беридзе. Раскрасневшийся главный инженер стоял у паровоза, пыхтевшего в ожидании отправки. Едва обнажались новые три-четыре десятка метров пути, паровоз, каждый раз с истошным ревом, догонял продвинувшихся в траншее людей.

В километре от них работал со своими бригадами Ковшов. Подойдя к сгрудившейся кучке управленцев, он расставил их в шахматном порядке по обе стороны полотна.

— Давайте меняться! Вы возьмете лопату, я начну командовать, — крикнула Алексею рослая девушка.

Инженер узнал в ней соседку по общежитию.

— Согласен, — сказал он и потянулся к ее лопате.

— Нет, я не умею командовать. Мне просто захотелось, чтобы вы обратили на меня внимание.

Алексей взял лопату и стал напротив девушки. Они отшвыривали легкий сыпучий снег в стороны и болтали.

— Вы простудитесь: разве можно так шутить с дальневосточным морозом?

Под распахнутой телогрейкой виднелась тонкая футболка. Пышные, в мелких завитках волосы выбились из берета и заиндевели.

— Я горячая, посмотрите. — Она спохватилась, смеясь:— Ой, я не в том смысле! Не боюсь мороза, я ведь здешняя, таежница.

Она обсыпала его снегом, будто невзначай, и посмотрела с любопытством — что он на это? Инженер даже и не отряхнулся, продолжая самым добросовестным образом взмахивать лопатой.

— Нельзя быть таким, — оказала она осуждающе.

— Каким?

— Только начальником, занятым делом. Вы стараетесь казаться пятидесятилетним — и у вас получается.

— Как сделать, чтобы помолодеть?

— Проявлять интерес к окружающим.

— Ко всем? Я и так проявляю, успел уже со всеми в управлении перезнакомиться.

— Служебный, одинаковый ко всем интерес. Не то.

— Что-то не пойму.

— Вы хотя бы поинтересовались узнать, как меня зовут.

— Представьте, поинтересовался. Женей зовут, Козловой. Мне Гречкин и вашу характеристику дал: неплохой экономист. И еще кое-что узнал про вас.

— Догадываюсь, Лизочка пожаловалась: мужа у нее отбиваю?

— Она зря не скажет.

— Ну уж! Кавалеров, правда, стало меньше, но Гречкин в кавалеры не годится.

— Боитесь вы Лизочку-то?

— Не столько я боюсь, сколько он сам. Видите, куда он меня загнал чистить снег! Вдруг Лизочка узнает, что мы рядом снег чистили. Может, вы отважитесь подружиться с неплохим экономистом? — спросила она, помолчав.

— Что входит в ваше определение «подружиться»? — улыбнулся Алексей.

— Не избегать экономиста, при встрече не делать вида, что не заметили, ходить с экономистом на лыжах, раз в месяц приглашать экономиста в город — в театр или в кино.

— И всё?

— Всё. Что же еще?

Они оба рассмеялись. Невдалеке прошли Батманов и Залкинд. Алексей их не заметил. Они минуту наблюдали за ним со стороны.

— Видишь, приспособился парень, — вроде и повеселел, — заметил Батманов.

— Нашел равновесие. Теперь на него только нагружай, повезет любой воз, — согласился Залкинд.

Парторг не ошибся. Ковшов действительно обрел относительное спокойствие духа, насколько это возможно было в непрерывной тревоге за судьбу Москвы. «Твоя воинская часть обороняет столицу здесь. Слушай приказ: ни шагу назад!» Эту формулу предложил Залкинд, и Алексей не мог ее не принять.

Во всем этом не малую роль сыграли письма, которые Ковшов получил, наконец, от родителей и тещи. Отец писал о товарищах — кто из них и где воюет или работает, о том, что сам он ночует на крыше дома, на посту, что мать три раза в сутки выходит с противогазом дежурить во двор. Приехать в Новинск старик наотрез отказался. По скупым письмам Алексея он распознал, что у сына неладно на душе, и сердито его пробирал: «Что ты все мечешься? Я и то понимаю своим стариковским разумением, что ваш нефтепровод — солдатское боевое дело...»