Евгений Воробьев - Охота к перемене мест

Жили они на Магнитке в палатках, в клопиных бараках, недоставало одежды, мебели, утвари, посуды. В бараке, где нашел приют нагревальщик заклепок Мотя, стоял куб с кипяченой водой. К нему цепью приковали железную кружку, чтобы не украли. Проблемой были даже ложки, обыкновенные ложки. Завели в столовой особую должность — ложкарь. При входе ложкарь каждому выдавал алюминиевую ложку, а после обеда отбирал; ложка служила пропуском для выхода.

И каждый раз, когда Мотя, выходя из столовой, сдавал свою ложку, он вспоминал стыдное происшествие, какое произошло с ним вскоре после приезда на Магнитку. Обедал и завтракал он в столовой, ужинал с ребятами в бараке. Перед ужином Мотя достал ложку из-за голенища. «Откуда ложка?» — спросил угрожающим тоном секретарь комсомольской ячейки. Мотя замялся и ответил, потупясь, не поднимая глаз: «Взял в столовке». — «Это называется — украл!» Когда сели за стол, секретарь ячейки не позволил Моте есть этой ложкой. «Грязная она у тебя». — «Разве? Сейчас вымою». Мотя вскочил с места, порываясь бежать к умывальнику. «Та грязь не отмоется! Ложка краденая. Утром отнесешь ее в столовую». Ночь прошла беспокойно, Мотя боялся проспать, ворочался с боку на бок, но, когда секретарь ячейки его окликал, делал вид, что спит. Рано утром, чуть рассвело, секретарь ячейки приказал коротко: «Иди!» — «Да ведь столовка еще закрыта! — взмолился Мотя. — Пойдем завтракать — отнесу». — «Сегодня комсомольцы с тобой завтракать не пойдут. Стыдно. Ты, может, собрался эту ложку исподтишка подбросить? Нет уж, Матвей Морозов. Хватило смелости взять народное имущество — наберись смелости отдать ложку в руки. И в глаза рабочему классу посмотри при этом. А до той поры будут у тебя глаза бесстыжие...»

И спустя десять с лишним лет, когда он доставал на фронте из «сидора» неразлучную с ним ложку, он частенько вспоминал самовольно присвоенное им «народное имущество».

В те дни на Магнитострое устанавливали мощную дробилку «Трайлор». По проекту ее следовало монтировать на фундаменте по частям. Но с фундаментом замешкались, пуск рудника оказался под угрозой. Дерзко решили монтировать «Трайлор» рядом с будущим фундаментом, а потом перенести и установить дробилку на месте, не расчленяя.

— Вы сумасшедшие! — рассердился американский консультант мистер Робинс. — Вам нужен врач, а я инженер!..

Он ушел с площадки, а ночью такелажники во всеоружии русской смекалки подняли «Трайлор». Утром мистер Робинс увидел смонтированную дробилку уже на фундаменте, радостно, шумно удивился и демонстративно снял шляпу перед строителями, среди них был и Мотя, ленинградский парнишка.

На торжество примчался фотограф местной газеты. Он установил на треножнике свой громоздкий аппарат, нырнул с головой под черное покрывало и долго заряжал кассету, суетился, готовился к съемке. Мистер Робинс надел шляпу и собрался уходить, но, заметив печальный взгляд фотографа, остановился и утешил его, сказав на ломаном русском языке, не без помощи мимики и жестов:

— Не волнуйтесь! Я сниму шляпу еще раз. Пусть весь мир видит, как Америка склоняет голову перед большевистским упорством!..

Сколько же лет прошло после этой съемки на горе Атач? И мог ли юный Мотя вообразить, что когда-нибудь перед ним будут снимать шляпы, панамы, тропические шлемы и другие головные уборы его ученики в Азии, Африке?

Гордость распирала в такие минуты грудь Михеича, он чувствовал себя полпредом всей социалистической индустрии.

Площадка доменного цеха в Бхилаи — как огромный муравейник. Высоченные столбы связаны между собой канатами и водружены один над другим — каркас будущего здания воздуходувки. На тридцать метров возвышалась постройка из бамбука — и стены из него, и междуэтажные перекрытия. На бамбуковых жердях, щитах, перекладинах сидели, стояли люди, они буквально облепили строительные леса.

Помимо платка или чалмы у каждого на голове холстинка, скрученная наподобие бублика,или деревянная подставка, у каждого на голове таз из тонкого железа. Индийцы набирали внизу бетон своеобразными мотыжками, лопатами они не пользуются, и подавали бетон наверх. Рабочий снимал таз с головы сидящего ниже, ставил себе на голову, затем таз поднимали на ярус выше и т. д.

Провожая взглядом тазы с бетоном, Михеич вспомнил землекопов Магнитки: котлован для доменной печи тоже копали вручную и, чтобы выбросить землю из глубокой ямы, ее перебрасывали с одного уступа на другой, с одной лопаты на другую.

Михеич стоял в Бхилаи рядом с Пасечником и переживал, давно отучился спокойно смотреть на такое. Они тогда подсчитали: прежде чем бетон дойдет до верхней отметки, он побывает на головах двух десятков человек. А когда прибыл наш подъемный кран, его монтировали круглосуточно, скорей, скорей. Индийцы смотрели на крановщика, как на божество, живущее в стеклянной будке.

Индийцы заинтересовались фамилиями рашэн экспертов: что означает фамилия «Морозов»? «Мороз», — смеясь перевел на английский Пасечник. — «Форст» — «вери коулд». Люди, которые никогда не видели снега, а иней видели лишь в холодильнике, плохо поняли, о чем идет речь, а когда поняли, рассудили по-своему: «Наверное, потому русские послали к нам мистера Матви, что с такой фамилией легче переносить тропическую жару...»

Полтора десятка лет прошло с тех дней, а где-то в закромах памяти, на самом донышке, хранятся у Михеича слова, какие составляли тогда его прожиточный минимум. Русское «взяли» звучало на языке хинди «эйса»; «вира» — «опес», «майна» — «арья», приказание «тащи» — «тайт». Предупреждая об опасности, распоряжаясь, чтобы ушли из-под крана, Михеич кричал «чало».

И только «давай» понимали рабочие всех народностей. Общепонятным также стало слово «хорошо», его произносили «ка-ра-шо». В перечень слов, которые не нуждались в переводе, вошел той осенью «спутник». Правда, в небе Индии спутник виден не был, но все равно индийцы, произнося это слово, всякий раз молитвенно складывали руки и показывали на небо...

Нелегко объясниться, тем более говорить на разных языках, если занят сложным делом и при этом нужно еще инструктировать. Много раз на дню Михеич принимался царапать по земле гвоздем, прутиком, карандашом или складным метром. Листы железа, доски, балки, конструкции у подножья домны были исчерчены мелом, углем или карандашом — по три карандаша в день исписывал...

На площадке чаще всего звучал язык хинди. Но говорили также на бенгали, урду, гуджарати, малайяли, пенджаби и других языках...

Отголоски давней разноязыкой благодарности неслышно звучали в тишине бессонной ночи...

Он ощутил какой-то новый, неведомый ему прежде, неприкосновенный до сегодняшнего утра, запас гордости за прожитые годы и уже не казался себе таким неудачником, каким заснул поздним вечером, когда от него ушел Садырин.