Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 2)

— Семинария — прозвище Лятифа, нашего комсомольца. Он ведь ученик техникума.

Другие закричали:

— Нет, секретарь — Тарыверди! Тарыверди!..

— Нет, Лятиф!

— Тарыверди!

— Лятиф!.. Семинария!.. Семинария!..

— Товарищи, позвольте поставить вопрос на голосование! — громко предложил Меджид.

— Эй, люди, не беситесь! — прикрикнул на сельчан хозяин дома. — Не воюйте!..

— Дядя Намазгулу, сиди спокойно! — одернул его Меджид и невольно бросил взгляд в сторону Новрасты.

— Да разве тут усидишь спокойно?.. — ворчал хозяин дома. — Или ты не видишь, что делается, эй, товарищ Меджид?! Уже сейчас не слышно, кто что говорит… Эй, там, на деревьях!.. Эй, детвора!.. Тихо!.. Эй, люди!.. Эй, женщины!.. Эй, дети!.. Успокойтесь, замолчите!.. Ради аллаха, ради пророка Мухаммеда, ради святого имама Али, помолчите!.. Эй, дорогие, хоть бы сейчас не скандалили, здесь!..

Меджид вперил в Намазгулу-киши гневный взгляд. Тот ответил ему точно таким же ненавистным взглядом. От Новрасты не укрылось это.

— Братец Меджид, пусть будет так, как ты хочешь! — сказала она певуче. Ты здесь и гость, и хозяин!..

Тарыверди окрысился на жену:

— Эй, не лезь, ай, гыз, не болтай лишнего! Сиди спокойно и молчи! А не то…

Ребятишки на деревьях решили выдвинуть свою кандидатуру, закричали дружно:

— Новрасту!.. Новрасту!.. Она умеет читать и писать!.. Новраста секретарь!.. Хотим Новрасту!..

Старый Худаверен-киши, сидевший впереди, недовольно передернул плечами, поморщился:

— Не впутывайте женщин! У нас здесь серьезное дело!.. Что они понимают в мужских делах?! Не впутывайте женщин!..

С деревьев последовало другое предложение:

— Секретарь — Лятиф!.. Секретарь — учитель Лятиф!.. Семинария-Лятиф!.. Семинария-Лятиф!..

— Лятиф молодец!.. Он нас учит!..

Меджид поставил вопрос на голосование:

— Кто за то, чтобы секретарем собрания был Тарыверди, пусть поднимет руку! То есть Тарыверди будет у нас за писаря.

— Я не согласен, товарищ!

— Почему, дядя Худаверен?

— Потому что Тарыверди не в ладах с правдой.

На веранде раздался смех:

— Да он и писать не умеет!

— Писать — совсем другое дело, — сказал старик Худаверен. — Я говорю не об этом… Меджид повторил:

— Хорошо… Кто хочет, чтобы Тарыверди был секретарем собрания, а Лятиф помогал бы ему, пусть поднимет руку.

Сельчане медленно, с осторожностью подняли руки. Опустили.

— Кто против?

Поднялось несколько рук. Меджид подсчитал:

— Пять. Значит, вы против?

— Да, — сказал один, — не хотим Тарыверди.

Намазгулу-киши заерзал на месте, заворчал:

— Не нравится им батрак… Не нравится им, что говорит советская власть…

Меджид поинтересовался:

— А почему вы не хотите его, товарищи?

— Потому что Тарыверди продал, проел своих быков, чтобы колхозу не достались. Вот он какой — ваш батрак!

Меджид невольно потупил голову. Ему почудилось, будто перед ним стоит Мадат и пристально, с укоризной смотрит в его глаза.

Намазгулу-киши не выдержал, вскочил на ноги. Рот его был перекошен. Глаза гневно сверкали:

— Разве мы говорим про колхоз?! Может, человек будет говорить совсем не об этом, о другом, про события в мире! Чего спешите, как воришки, высыпать свое просо в кусты?!

— Нет, товарищи, — сказал Меджид, поднимая руку. — Разговор пойдет именно про колхоз. Дело как раз в колхозе! А ты, Намазгулу-киши, не мешай, сиди спокойно! — И сделал жест рукой, словно ударил его по голове. — Молчи!

Старик вскипел:

— Почему это я должен молчать, товарищ инструктор?! Я еще не покойник, живой человек!

— Покойник или не покойник — только не мешай! Сиди тихо, не шуми! отрубил Меджид.

— Нет, вы посмотрите, как этот Меджид нападает сегодня на моего отца! снова раздался голосок Новрасты.

Меджид обернулся в сторону, где сидели женщины, сказал, изменив интонацию, помягче:

— Вы тоже там не шумите… — Выждав с полминуты, заговорил совсем другим голосом, ровно, спокойно: — Скажите, кто я?.. Я, товарищи, — один из вас, такой же простой человек, как и вы. А вы — точно такие же люди, как и мы, живущие там, в районе. Вы — жители этих гор, — он сделал рукой широки жест, а я живу на их склоне, пониже. Вы пьете воду из реки у ее истоков, а мы — из той же реки, только ниже по течению. Так это или нет?.. Равны мы с вами или нет?.. Братья мы или нет?..

Сельчане закивали головами, загалдели:

— Братья!.. Братья!..

— Как хорошо сказал!..

— Молодец!..

— Верно, не чужие мы! Все мы, как говорится, одна кромка одно куска ситца!

— И горести, и радости у нас одни!.. Мы — один народ, братья!

— Эй, эй, не бузите! — опять выкрикнул с места хозяин дома, еще не пришедший в себя после оскорбительных слез Меджида.

— Не бойся, Намазгулу-киши, они бузить не будут! — оборвал его инструктор. — Лучше бы ты сам не бузил. Сиди смирно! Да, товарищи… Мы — все равны. Мы один народ. Наши покойные отцы говорили: "С народом жить — надо дружить!" Тек это или нет, эй, люди?! Разумеется, так. А то, если народ пойдет на восток, к солнцу, а ты — на запад, куда солнце садится, — это нехорошо… Почему? Да потому, что впереди тебя ждет тьма, ты собьешься с пути, заблудишься и погибнешь во мраке ночи. Идти надо туда, куда идет весь народ. Живя здесь, в Эзгилли, ты должен, как говорится, вместе со всем народом кричать: "Аллах велик! Аллах велик!" Главное в жизни состоит в том, чтобы ты, делая одно общее дело с народом, поступал не самовольно, а помогал народу!.. Что мы видим?.. Мы видим, что наши братья, эзгиллийцы, не идут в ногу со всем народом… Так или нет, братья?

Все молчали. Даже ребятишки на деревьях замерли. Меджид, выждав немного, продолжал:

— Я спрашиваю, так или нет, дорогие?.. Почему молчите?.. Конечно, так!.. Несколько лет тому назад народы России, Казахстана, Узбекистана, Армении сказали — быть колхозам!.. И организовали колхозы!.. В Азербайджане тоже… Народ сказал: будем колхозом, — и стал колхозом!.. Однако мы видим, что наши братья эзгиллийцы не идут в ногу со всеми… Как же это так, дорогие?.. Не хотите же вы уподобиться бывшим бакинским бандитам-кочи?! — Последнюю фразу Меджид произнес сердито, однако тотчас рассмеялся: — Ну, говорите же, так или нет?!

— Нет, товарищ инструктор Меджид, не так! — отозвался Худаверен-киши. Совсем не так. Кто-то еще добавил:

— Мы не бакинские и не шекинские кочи. Мы — бедные, несчастные эзгиллийцы.

Меджид насмешливо покачал головой:

— Знаю, какие вы бедные… Все у вас есть — и скот, и масло, и шерсть, и хлеб, и сыр!..

— Нет у нас хлеба! Мы кочуем с гор в долину, из долины — в горы, таем как свечи!..

— А зачем кочуете, зачем таете?

— Ради куска хлеба, товарищ инструктор, чтобы прокормиться, чтобы не умереть с голоду!.. Меджид рубанул рукой воздух:

— Нет, братцы, нет!.. Не ради куска хлеба вы кочуете — привычка!.. Все кочевники стали уже колхозом, зимой колхозные отары пасутся внизу, на равнине, их караулят специально выделенные для этого сторожа-пастухи… А ваш хлеб, братья, товарищи, здесь — на лесных полянах, на полях, отвоеванных у леса!.. Днем я смотрел, у вас в горах родятся такие замечательные хлеба!.. Брось сито — на землю не упадет, останется лежать на колосьях. Мой вам дружеский совет: не кочуйте, не бегайте туда-сюда, не уподобляйтесь цыганам! Живите на одном месте! Кончайте бродяжничать! Разве это жизнь — мотаетесь со всей домашней утварью и скарбом с гор в долину, с долины в горы? Наспех собираете хлеб, кое-как обмолачиваете, ссыпаете зерно в земляные ямы — скорей! скорей! Затем грузитесь на волов, на ослов и — в дорогу! Все здесь, все с вами — и прялки, и щенки, и старухи, все-все!.. В чем дело, куда люди собрались?! Я кочую!.. Зачем кочуешь, дорогой? Что с тобой? Ты ^голоден, томим жаждой?.. Чего тебе не хватает?.. Да ведь твой край, милок, — золото!.. Воды сколько хочешь, земля плодородная, жирная как масло! Сажай — ешь, жни — ешь… Дров зимой сколько угодно, кругом леса, топи печку да грей бока!.. Или тебе приятнее распускать сопли от кизячного дыма на равнине?! — Меджид умолк.