Сергей Воронин - Две жизни

Когда он поостыл и сменил намокшую от пота рубаху на свежую и вышел в кухню, его ожидал сюрприз. На столе возвышался графин, окруженный тарелками с грибами в сметане и картошкой, залитой яйцами.

— Садись-ка, садись, Венимин Лександрыч, — улыбчиво сказала Елизавета. — Ну-ка, давай после баньки-то. После баньки сам бог велел, — усаживаясь рядом с Вениамином Александровичем, говорила Елизавета, наливая в стаканчики.

— Да ведь я не пью.

— А ты и не пей, а только выпей. Пьют-то пьяницы, а мы выпьем, — и чокнулась с постояльцем. — С легким паром тебя.

— Спасибо, только я, право...

— Пей, пей, чего там! — Елизавета сложила губы в трубочку, будто собиралась свистеть, медленно вытянула весь стаканчик мутноватой жидкости и стала быстро закусывать.

Вениамин Александрович отпил небольшой глоток, и, морщась, спросил:

— Что это?

— Самогонка, — просто ответила Елизавета. — Да ты пей, пей, лучше ее ничего нету. Чистая, с сахару. Не то что там с дерева или кака химия. Пей!

Вениамин Александрович качнул головой и отпил половину стаканчика.

— Да ты что, ровно и не мужик. Нет уж, тяни до дна! Вытянул.

Елизавета раскраснелась, глаза у нее повлажнели, и вся она как-то пообмякла.

— Что же, так ты и станешь тут жить один, а жена там? — заглядывая в лицо постояльцу, — спросила Елизавета.

— Да, так придется.

— И не заскучаешь без бабы-то?

— Пока не скучаю.

— Значит, мало к ней тянешься. Или, хоть и долдонишь, что и жена у тебя и сын, а чего-то не верится. Чего-то у тебя не так. Можа, один ты, а? Ты не скрытничай. Всякое бывает в жизни. А у меня, если захочешь, живи сколько надо.

— Ты как-то странно говоришь.

— А чего странного? Дом, сам видишь, большой, обихожен. Хозяйство в порядке. Чего еще? Вот, погоди, огород поспеет, и огурец свой, и редиска, и ягода земляника, черна смородина, яблоки. Да живи не тужи. — Елизавета говорила и не сводила своих повлажневших глаз с Вениамина Александровича. Ей нравился бледный, продолговатый брус его лица, тонкий нос, точно деливший лицо надвое. Нравилось и то, что постоялец обходителен, не пьяница — так почему бы ему и не жить у нее, почему бы и не пригреть бедолагу. Так думала Елизавета.

Вениамин же Александрович хотя и видел, что Елизавета не верит в существование его семьи, — и на самом деле, чего он затесался сюда один? — как-то не придавал особого значения ее рассуждениям. Ему было хорошо и уютно. Поэтому, после бани да выпитой стопки, он только размягченно улыбался, почти не слушая болтовни хозяйки.

— Да ты выпей, выпей, — угощала его Елизавета. — Первая колом, вторая соколом. Так говорят. Да на-ко рыжичка, на-ко. — Она выбрала несколько самых крепких рыжиков на тарелку Вениамина Александровича, и он, удивляясь сам себе, выпил еще стопку, подзахмелел и уже каким-то новым взглядом поглядел на хозяйку. «Была бы помоложе, не миновать мимолетного романа», — подумал он, в то же время и мысли не допуская, что между ними что-либо может произойти.

А Елизавета все больше тянулась к постояльцу. Она понимала: «Венимин Лександрыч» — последний шанс на замужество.

— Я здоровая. У меня что руки, что ноги — крепкие. Вот ты сам посчитай, сколь годов я одна, если мой муж погиб в начале войны. Вот тебе крест истинный, никого не было! — Елизавета перекрестилась. — Или не веришь?

— Почему же, верю.

— Да и с Иваном-то много ли пожила. Все уж и забылось, будто и не было.

— Неужели никого и не было?

— Вот тебе истинный крест! Как девушка!

Вениамин Александрович рассмеялся: хороша девушка!

— Верно тебе говорю. Да и где здесь мужика достанешь? Кои вернулись тогда с войны, так к своим бабам, а молодым-то зачем я? Вот и сохранилась. — Она налила еще по стопке.

— Нет-нет, — запротестовал Вениамин Александрович и поднял вверх ладони. — Я буду совсем пьяный.

— Велико дело. Постель-то рядом... Пей, пей.

— Я никогда не пил самогона... Но по запаху он несколько напоминает виски.

— Ну и пей, коли напоминает.

Елизавета чокнулась, и они выпили.

— Ты вот возьми мою руку... У других дряблая, а у меня, как кость. Крутая, — она озорно повела взглядом на Вениамина Александровича. — Потрогай, потрогай...

«Черт возьми, а ведь она меня соблазняет! — весело подумал Вениамин Александрович. — Ну и пусть, все это может пригодиться».

— Ты послушай, что скажу тебе, — сжимая тонкие пальцы постояльца, придвинулась поближе Елизавета. — Жила у нас беженка, после войны примкнула. И вот недавно в соседнюю деревню замуж вышла. А ей шестьдесят восемь нонче стукнуло. Так я спросила, живешь ли с мужиком-то? А как же, говорит, со всей любовью живем. А ему семьдесят. А тоже крепкий еще, крепкий. Но тебя послабже будет. Намного послабже. — Елизавета еще ближе придвинулась к Вениамину Александровичу. Это ему уже не понравилось.

— У меня что-то голова кружится, — сказал он. — Я пойду. Спасибо за угощение.

Он прошел в свою комнату и лег на постель.

И на самом деле голова у него кружилась. Он закрыл глаза и хотел уснуть. Но не тут-то было. Елизавета по-своему поняла его «головокружение». Она присела на край кровати и ласково сказала:

— Умаялся... — И потрогала его волосы. — Реденькие, а мягкие, и седых еще мало.

Вениамин Александрович отвел ее руку.

— Это совершенно не обязательно... И на самом деле, у меня кружится голова. Я хочу спать.

Елизавета с укором поглядела на него.

— Да-да, мне нужно отдохнуть.

— Дрыхни, коли так! — сказала Елизавета и ушла, зло хлопнув дверью.

Но наутро она и виду не показала, что сердится на постояльца. Будто ничего и не было накануне.

— Эх, дрожжей-то нет, а то спекла бы я тебе ватрушку. Ты бы написал в город кому, пусть пришлют.

— Да и в городе не всегда бывают.

— Ну-у? — недоверчиво протянула Елизавета. — Это что же, и пирога не спечь? Врешь ты!

— Да нет, не вру. Бывают, но с перебоями.

— А чего ж так?

— Говорят, брагу варить станут да самогон гнать.

— Ну, верю, если так говоришь... Да как-нибудь расстараюсь, уж угощу тебя ватрушкой.

— Скажи, пожалуйста, а как вы жили до коллективизации? — безо всякого перехода спросил Вениамин Александрович.

— Как жили, обыкновенно.

— Ну, лучше или хуже, чем теперь?

— Скажешь еще. Да как же можно такое сравнивать?

— Значит, теперь лучше?

— Знамо, лучше.

— А вот раньше, говорят, хороводы водили. С песнями по улице гуляли. А теперь вот этого не видно.

— Так ведь тогда и парней и девок-то было, а теперь где они?.. Весело жили, — помолчав, сказала Елизавета. — И хороводы водили, и на посиделках собирались, и песни пели. Теперь этого нет.

— Жалеешь?

— А как не жалеть? Молодая была. А и крепкая, крепкая, как репа, была! — с внезапно вспыхнувшим задором сказала Елизавета. — Что руки, что ноги...