Сергей Воронин - Две жизни

— Да-да, — поспешно согласился Вениамин Александрович. — Однако пойду. Погуляю.

— Гуляй, гуляй, — отставая, отозвалась Елизавета и вздохнула. «И чего он бежит от меня? Чем я худа ему?» — с обидой подумала она.

«Так, будем наблюдать жизнь», — энергично выходя на улицу и оглядываясь на все стороны, подумал Вениамин Александрович. Но, к своему сожалению, сколько он ни вглядывался, наблюдать, собственно, было нечего. Как и всегда, утром и днем деревня затихала. Все были на работе. Кто на полях, кто на фермах или на своих огородах. И только вечером начиналось оживление. Шли в клуб. Прогуливались по шоссе. Сидели на лавочках, возле своих домов, отдыхая после работы. Так и в этот день в деревне было пусто. Только куда-то озабоченно прошагал Миша. Да возле своего крыльца грелся на солнышке Сиделец.

«Ну что ж, пройдем в библиотеку, почитаем газеты, посмотрим журналы», — решил Вениамин Александрович.

Там, как и в прошлый раз, кроме библиотекарши, никого не было. Но это и кстати, никто не мешал. Просматривая «Литературку», наткнулся на сообщение о смерти знакомого поэта. «Ведь и не стар был, — с грустью подумал Вениамин Александрович, — а вот уже и нет... Будет день, когда и обо мне появится вот такое же сообщение. А, черт возьми-то, на юг бы уехать! — внезапно возникло желание, и он представил громадное море, горячий галечный берег, десятки знакомых писателей, загорающих, плавающих у берега. И так захотелось туда из этой дыры, как он окрестил про себя Кятицы. — Но ничего, ничего, еще месяц, ну от силы полтора, наберу материал и махну на юг. Да-да, на юг». Это его и успокоило и примирило с неизбежностью еще пожить в Кятицах.

А вечером повезло. Он стал невольным свидетелем сцены, разыгранной Таней и, по всей вероятности, тем самым парнем.

Среднего росточка парень с волосами, отращенными до плеч, пьяноватой походкой подошел к Таниному дому и бесцеремонно стал барабанить в стекло.

— Чего тебе? — вскоре раздался сипловатый голос Таниной матери.

— Позови Танюху!

— Чего? — мгновенно вскипела мать и тут же выскочила на крыльцо. — Чего шляешься в такую пору? Чего тебе от нее надо?

Парень подошел к ней.

— Ты, тетка Степанида, не шуми. Ясно? У нас с ней свои счеты-расчеты. Ясно?

— Да я вот сейчас... — завертелась на месте Степанида, отыскивая, чем бы огреть парня, но тут на крыльцо вышла Таня.

— Мама, иди домой, — сказала она.

— Да ты что!

— Ну, прошу, иди... — сказала Таня. И когда мать ушла, сказала парню: — Ну, что тебе, Колечка?

— А то не знаешь, — сказал Колечка и пьяно полез за пазуху Тани.

Вениамин Александрович наблюдал эту сцену, стоя в вечерней тени старой ивы. Его не видели, зато он все видел прекрасно. Нет, у него и тени неловкости не было, что он подсматривает.

— Убери руку! — гневно вскричала Таня.

— Но, но..

— Ну!

— Да брось ты. — Колечка потянул к себе Таню, обхватил ее, прижал к себе и понес к сараю.

— Да ну тебя! — вырвалась Таня. — Только одно и знаешь! И не приходи больше! И не подходи ко мне!

— Ну и дура, — глухо сказал Колечка. — Я не подойду, кто еще-то подойдет...

«Чудесный, чудесный эпизод, — радостно думал Вениамин Александрович, возвращаясь домой. — Тут уж не так трудно и домыслить. И проблемка сеть. Правда, не первой свежести, но, однако, парней в деревне мало, вот они и набивают себе цену. А Таню жаль, искренне жаль. Хороша девица!»

Он долго думал, лежа в постели, как бы так половчее уложить сюжет, и уснул незаметно и так крепко, что и храп Елизаветы не помешал.

— Ну-ка, попробуй, — доставая из духовки противень с румяными ватрушками, сказала Елизавета. — Таких в городе не поешь. Разве такой творог достанешь... На-ко! — Она положила на тарелку несколько ватрушек и подвинула их к Вениамину Александровичу.

— А где же ты достала дрожжи? — полюбопытствовал он.

— Достала, мир-то не без добрых людей. Ешь. Я вот как-нибудь угощу тебя рыбником. Дай бог, разживусь лещом, вот где вкуснота!

— Никогда не пробовал.

— Ну! Был бы с бабой, могла бы спечь, а коли бобыль, так где уж.

Вениамин Александрович рассмеялся.

— Вот вбила себе, что я бобыль. Да есть, есть у меня баба! Больше тридцати лет, как женат!

— Ну, можа, и не врешь, — вздохнула Елизавета. — Если не в труд, сходи в магазин за хлебом. А я на огород...

В магазине продавалось все. Продукты, вина, парфюмерия, ткани, обувь, велосипеды, напильники, гвозди, пилы, стекло, электроприборы, часы, табак, стаканы, спички, расчески и многое-многое другое.

Как и всегда, к прилавку тянулась небольшая очередь. Несколько старух и два подвыпивших мужика, Николай Медведев и длинноносый пастух.

— Фантомас явился! — скосив на Вениамина Александровича тяжелый глаз, сказал Медведев и отвернулся, не желая его видеть.

— Не согласен, — сказал пастух. — Это мужик настоящий. Здоров! — он протянул руку Вениамину Александровичу, и тому ничего не оставалось, как ответно протянуть свою. — Ты знаешь, как он меня выручил? Не видал ничего, говорит, и точка! А сам все видел. А ты говоришь — Фантомас.

— Фантомас, Фантомас, — не согласился Медведев, — давай бери бутылку, и пойдем.

— Слушай, друг, — потянулся пастух к Вениамину Александровичу, — давай с нами, а? Портвейн. Годится?

— Нет-нет, благодарю, — поспешно отказался Вениамин Александрович.

— Пойдем, — попросил пастух.

— Да отвяжись ты от него, — махнул рукой Медведев и вышел из магазина.

— Ну, тогда так... А то пошли, а? — все еще надеясь уговорить Вениамина Александровича, сказал пастух.

— Нет-нет.

— Ну, тогда держи, — и пастух опять сунул Вениамину Александровичу руку и вышел.

В отличие от городских покупателей, сельские хорошо знают друг друга, поэтому магазин для них является еще и местом встреч, где они могут сообщить последние новости, посоветоваться, пройтись на чей-либо счет. Часто случается, что в разговор вступает продавец, и тогда все, кто есть в магазине, начинают слушать с преувеличенным вниманием, и ахать, и охать, и смеяться, чтобы как можно лучше выразить свое уважительное отношение к продавцу, хотя он может нести бог знает какую чушь. Потому что от продавца многое зависит. Он может нелюбимому человеку вместо хорошего хлеба сунуть обгорелый. Может до государственного часа продать бутылку водки, а может и не продать, смотря какой на него найдет стих. Продавец в деревне фигура серьезная.

— Эт все так, так, — говорил продавец старухе, навалясь грудью на прилавок. — Но, однако, Лукерья, и то поимей в виду, если и впредь так будет, то навряд ли Клавдея допустит его обратно. Не из таковых она, не из таковых, чтоб обратно в хомут лезть.

— Верно, верно, Василий Петрович, — угодливо соглашалась старуха, — тут уж так. Так, вот уж верно-то!