Сергей Воронин - Две жизни

Я вышел к ним и остановился, услышав голос Ирины. Он прозвучал слабо.

— Это ты, Аркадий? — спросила она, и на ее губах появилась улыбка.

— Н-нет... Это я, — не сразу ответил Костомаров.

И тут случилось то, чего я никогда не забуду: Ирина порывисто поднялась, всмотрелась со страхом в лицо Кирилла Владимировича и, резко отвернувшись, упала грудью на землю.

Костомаров встал и пошел краем воды. Под его ногами хрустнула ветка, но мне показалось — обрушилась гора. Костомаров взглянул в мою сторону и махнул рукой, чтобы я шел за ним.

У ржавой лужи нам встретился Лыков.

— Где она? — спросил он.

Костомаров посмотрел на него презрительно и вскользь, и я понял, что Лыков больше для него не существует. Он вычеркнул его из своего сердца. Вычеркнул и я. Больше он в моем дневнике ни разу не появится.

Когда мы пришли, переправа еще продолжалась. Уже прибыли Зацепчик, кухня с Шуренкой и Яковом, Зырянов. Лодки подходят одна за одной. Люди ставят палатки, выгружают мешки, вьючные сумки, разводят костры. Жизнь идет своим путем. Шуренка уже хлопочет. Хорошо вдыхать сытный запах прихваченных огнем пресных лепешек. И я вдыхаю его. Хорошо курить и знать, что все в порядке. И я курю! Могла быть смерть, но ее нет. Мог погибнуть прекрасный человек. Но он не погиб! Жив! И я счастлив. И вокруг счастье. С другого конца бивака несется веселый хохот. Так может смеяться только Савелий Погоняйло, белозубый парнишка с васильковыми глазами. Он смеется над собакой Покенова. Это еще молодой псина, добродушный и глупый. Прямо на него лезет из травы большой изумрудный жук с рогами на голове.

«Нга! Нга!» — мечется, то прижимаясь к земле, то подскакивая на четырех лапах, щенок.

Жук ползет, поводя своими рогами, как олень.

— Возьми, возьми его, Сулук! — науськивает Савелий.

Сулук быстро и коротко взглядывает на Савелия и заносит лапу. Но жук, увидав врага, подымается на задние ноги и раскрывает челюсти. Сулук отскакивает назад, кладет морду на лапы и, не решаясь и всей своей собачьей душой стремясь схватить жука, отрывисто, тонко лает. Савелий доволен, хохочет до слез.

«Нга! Нга!» Сулук с визгом набрасывается на жука, бьет его лапой. Жук опрокидывается и беспомощно шевелит тонкими волосатыми ножками. Тогда Сулук прижимает его обеими лапами, сует морду. И вдруг вся поляна оглашается отчаянным визгом. Жук ухватил его за нос. Сулук трясет башкой, но ему не освободиться. Жук болтается, впившись ему в нос. И тогда Сулук обалдело несется, полный ужаса, мимо палаток, мимо костров и так визжит, что разноперые кукши взлетают над лесом.

— Он, не могу! Ой, не могу! — катается по земле Савелий.

Но пришла Ирина, и мне уже не весело. Ни на кого не глядя, она скрылась в своей палатке.

— Говоря по совести, я не люблю работать с женщинами, — говорит Костомаров Мозгалевскому, глядя на палатку Ирины, — и то, что в нашей партии две юбки, я воспринимаю как неизбежное зло. Что ж, если девицы учатся на геологов, то, по всей вероятности, должны бывать в экспедициях. Вот случай, когда женская эмансипация идет против дела. Я совершенно согласен с Белинским, только расширил бы его категорическое суждение о назначении женщин. Не то что в литературу, но и на изыскания не допускал бы их. В конечном счете женщина-изыскатель всегда обрастает семьей и сидит дома. Я еще ни разу не видел старух изыскательниц. — И Костомаров, вздрагивая плечами, смеется.

— Действительно, — смеется и Мозгалевский.

Мне бы подойти к ним, сказать: «Как вы можете смеяться? Ведь она же страдает. Она потеряла любовь. Разве можно над таким смеяться?» Но я ничего не могу сказать, потому что Костомаров спас ей жизнь.

И опять плыли...

Всходило и скрывалось за зубчатой грядой солнце. Леса то подступали вплотную к реке, то уходили к подножию гор. Иногда река разветвлялась на множество проток, и трудно было решить, где главное русло. Карта обманывала. Покенов пищал тонким голосом и разводил руками, доказывая, что надо идти только по реке. В одной протоке мы потеряли три дня. Протока оказалась слепой, без выхода. Пришлось возвращаться. Стало еще больше аварий. Не было того дня, чтоб не перевернулась на быстрине чья-либо лодка. Пропало больше половины запаса сахара. Подмок табак. Хорошо, что не тонет мука. Мешки с мукой плавают, как поплавки. У вольнонаемных утонула палатка. Аварии теперь каждый день. А путь еще далек. И чем выше, тем труднее. Скоро начнутся перекаты...

Иногда на быстрине попадаются, преграждая путь, полузатонувшие деревья. Всего лучше в таких случаях ехать прямо на них. Течение как бы гасится множеством ветвей, и получается тиховодье. Но обходить его надо осторожно, а то чуть что — и течением сразу швырнет на дерево, а тогда уж наверняка дно кверху.

Плывем. Иной раз за один взмах весел лодка проходит метров пять, а иногда за десять ударов — один метр.

— Алексей Павлыч, вон, где пузырьки пены, туда не правьте, там самая быстрина, — говорит Афонька, — я эти реки знаю...

Теперь и я их немного знаю. Плывем. Начинаются скалистые берега — значит, надо на правую сторону. Переправились. И снова вперед.

Половина третьего пополудни. Причаливаем к маленькой песчаной косе. Привал. Над костром висят три ведра, невдалеке разостлана клеенка, на ней — лепешки, сахар, масло.

И, как уже в обжитом месте, появились вороны. Где только нет этих вороватых птиц! И вот уже ругается Баженов. Стоило ему отойти за полотенцем, как ворона успела схватить с камня розовый обмылок и, тяжело, торопливо махая крыльями, поднялась на ветку старой пихты.

— Вот я ж тебя, заворуйка! — кричит снизу Баженов. — Ты думаешь, мыло в тайге растет? Отдай, черная душа!

Раздается выстрел. Ворона камнем падает к ногам Баженова.

— Го-го-го-го, — смеется Соснин, вытаскивая из ствола пустой патрон.

Через час едем дальше. На другом берегу прижим, здесь тихий плес. Надо сказать, что тихой воды на Элгуни нет, но по сравнению с быстриной на плесе тишина, тут хоть с трудом, но можно вести лодку на веслах, а на быстрине только на шестах, да и то не всегда управишься.

Опять переправа. Опять плес. Опять быстрина. Опять переправа. Уже наступает вечер. Солнце опускается за острую вершину гряды сопок, разливая по ее глубоким впадинам фиолетовые тени. Впереди виднеется коса. От нее подымаются два дыма.

— Вот и привал...

Оба, и Мишка и Афонька, улыбаются. Все же досталось сегодня.

— Алеша, — зовет меня Коля Николаевич, — смотри, что тут есть.

— Да, да, Алеша, тут медвежьи следы, — бежит ко мне Тася.

Я никогда раньше не видал их. Вот они. На мокром песке видны отчетливо. Какие большие. Когти ушли в землю.

— Вот такими если проведет по черепу, сразу скальп снимет, — говорит Коля Николаевич.