Сергей Воронин - Две жизни

— Страшно, — говорит Тася, и глаза у нее становятся большими, круглыми.

А на рассвете случилось вот что.

Медведь пришел пить. Ветер дул ему в затылок, и он ничего не учуял. И только подойдя к палатке Покенова, заметил что-то новое, чего не было никогда. И в ту же секунду раздался отчаянный визг, вой, лай! Это визжал Сулук. Это он выл, лаял, увидев рядом с собой хозяина тайги. Он кинулся бежать, но от страха отнялись задние ноги. Метров двадцать он перебирал передними, уходя от смерти, и все двадцать метров загажены. С ним приключилась медвежья болезнь.

Покенов вышел из палатки, поглядел на следы и убежал. Рабочие кричали ему, чтобы он стрелял, но старик был настолько напуган, что даже не отвечал, и только утром важно заявил:

— Моя охота один ходи не могу.

На Сулука без смеха нельзя смотреть. Пробежит несколько шагов и упадет: задние ноги подкашиваются. Покенов хотел пристрелить его, ладно вовремя вмешался Мозгалевский.

И опять плыли...

Как-то после полудня Баженов, гребя, выхлестнул веслом большую горбатую рыбу. Она вяло вильнула хвостом и шлепнулась в воду. В этом месте было мелко. Баженов выпрыгнул, хотел схватить ее и вдруг бросился назад, в лодку.

— Дивно рыбы! — кричал он, карабкаясь на борт.

— Кета идет! — выдохнул Афонька и, оглянувшись через плечо на перекат, ударил веслами. Лодка дрогнула и тягуче пошла вперед. Мишка его понял и тоже вовсю начал грести. Все быстрее, быстрее. На волосатых Афонькиных руках тугими валками перекатывались мускулы. Дышал он коротко, со всхлипами, широко открывая рот с крупными зубами.

Рванув еще несколько раз веслами, он снова перегнулся через борт. Теперь уже лодка шла перекатом. До дна можно было достать рукой. Афонька прыгнул в воду и подхватил обеими руками плоскую, испятнанную, крупную рыбину. Бросил ее в лодку. Выхватил из воды еще горбоносую рыбину. Мишка метнулся на другую сторону. И к моим ногам полетела третья рыбина. Тяжело плюхнувшись на мостки, она стала биться, открывая рот. Багрово-фиолетовые пятна шли у нее по всему телу. Вокруг лодки творилось невероятное. На мелководье бурлила вода. Заостренные гребни плавников, качаясь из стороны в сторону, виднелись над водой. Рыба шла сплошняком. Отовсюду неслись крики:

— Горбуша!

— Сима идет!

— Кета!

Ее бросали в лодки, словно поленья.

У нас уже все дно было завалено рыбой. Кета подскакивала на мостках, хлестала меня по ногам, из ее живота бледно-красной струей вытекала икра.

— Баская рыбка! — слышался голос Баженова.

— Стой! Сто-ой! — вдруг раздался голос Соснина. Замначпохоз бежал по косе, по всему ряду лодок, и кричал: — Отставить! Соли нет. Зря пропадет. Стухнет. Отставить!

Это верно, соли у нас почти нет. А рыба идет. Сотни, тысячи рыб прут косяком. Они идут в верховья реки на икромет. Идут из моря, бьются на перекатах, ломают плавники. Они ничего не едят. Их много гибнет, не доходит до заповедных мест. Один закон, великий закон продолжения жизни, заставляет наперекор всему двигаться вперед. У самцов брачный наряд: фиолетово-сизые пятна, верхняя губа заострена, как клюв. Самки злы, кусают самцов. Самцы от ярости бросаются в стороны, рвут хариусов, касаток, чебаков, подбирающих оброненную самками икру. Пройдет немало дней, пока измученная рыба достигнет верховьев реки и вымечет икру. Вымечет и погибнет...

— А жаль, — вздохнул Афонька и отбросил обратно в реку рыбину, — была б соль, можно на весь год запастись. Дармовая жратва, хошь в соленом, хошь в вареном, хошь в жареном, хошь в вяленом... — Он что-то хотел еще сказать, но меня отвлек голос Ирины.

— Не смей! Как тебе не стыдно! — кричала она.

Неподалеку от нее стоял Бацилла. Он держал на ладони большую рыбину и вычищал из ее брюха в ведро розовую икру. Вычистив, бросил кету обратно в реку. Выскакивая из воды, вихляясь, она пошла вверх. А Бацилла, как из бочки, достал из реки еще рыбину.

— Слышишь! Не смей! — закричала Ирина.

Бацилла искоса посмотрел на нее и вспорол рыбу ножом. Ирина выпрыгнула из лодки, выхватила рыбину из рук Бациллы и ударила его по лицу. Бацилла хотел отшатнуться, но поскользнулся, упал, тут же вскочил и с ножом кинулся на Ирину.

— Бацилла! — закричал Мишка Пугачев.

В какую-то долю секунды я понял, что случится непоправимое, если кто-нибудь не вмешается, не остановит Бациллу. Я подхватил покрупнее рыбину и запустил ею в него. И сшиб! Вскочил он так же быстро, как и упал, и, хищно осклабясь, ссутулясь, пошел на меня, размахивая ножом.

— Убьет! Убьет! — закричал Мишка.

Но тут Афонька слегка толкнул Бациллу веслом.

— Куда, куда прешь? — проговорил он.

— Кусок мяса буду, если забуду, — скороговоркой сказал Бацилла. — Права покачаем!

— Вали, вали, не таких видали да через плечо кидали, — закатывая косой глаз, сказал Афонька, — я ведь тоже могу ненароком зашибить насмерть. — И ударил веслом в грудь Бациллу.

— Ладно, гад. Расчет будет! — И, ссутулившись, Бацилла отошел.

За ужином, у костра, Кирилл Владимирович сказал Соснину.

— Бациллу надо отправить вниз.

— Это никак невозможно, — тихо ответил Соснин.

— Не понимаю вашей симпатии к нему. Только из-за того, что он главарь, или, как вы называете «верхушка», и ему все подчиняются, мы должны держать бандита. Мы едем работать, а не заниматься перековкой соцвредов.

— Это я понимаю. Но и отправить его одного, без охраны, никак нельзя, — виновато сказал Соснин.

— Кошмар! — возмутился Зацепчик. — Отправить без охраны нельзя, а чтобы он здесь махал ножом, можно. Я категорически настаиваю на изоляции этого социально вредного элемента! Отправить, и все!

— Нельзя! — подумав, твердо сказал Костомаров. — Соснин прав. В первом же населенном пункте Бацилла займется разбоем.

— Он и у нас в любую минуту может заняться тем же, — почему-то шепотом сказал Зацепчик.

— Ну что вы, — снисходительно глядя на него, ответил Костомаров. — Неужели вы допускаете мысль, что мы с ним не сможем справиться?

И снова плывем...

Скрипят весла в уключинах, гнутся шесты, упираясь в каменистое дно. Солнце светит то справа, то слева — так извилисто русло Элгуни. Все чаще стали попадаться завалы. Как трудно их обходить! Промахнись шестом, сломайся весло, и течение швырнет лодку на бревна, затянет под завал. У меня в сердце до сих пор та авария, когда чуть не погибла Ирина...

Я часто и много думаю о ней. Я знаю, что люблю ее, но твердо знаю и то, что никогда не осмелюсь ей об этом сказать. Никогда не осмелюсь ее поцеловать. Я знаю, что я не для нее... Мне хорошо, когда я ее вижу. Мне грустно, если ее нет рядом, но я знаю — она есть, и мне уже хорошо. То, что Лыков ее обидел, это плохо только для него. Он обидел мечту, но разве от этого мечта может быть хуже?