Георгий Шилин - Прокаженные

- Я так и знал, что вы именно это скажете, простите меня за откровенность, — и Протасов улыбнулся, — да иначе и ответить нельзя!..

Дескать, я недостаточно хорошо знаю технику обращения с микроскопом… Но я все-таки сделал глупой своей головой вывод, Алексей Алексеевич…

- Какой же?

- Палочка Ганзена не бактерия, а что-то другое… И болезнь идет не от нее…

- А от чего же, по-вашему?

- Или от наследственности, или от повреждений организма, например от простуды… Ведь поговорите со всеми нашими больными — половина их скажет, что заболели они от простуды, остальные — не знают, как и от кого. Крепко держится в народе нашем поверье: проказой можно заболеть скорее всего от простуды…

- Верно! — уже совершенно серьезно отозвался Зернов. — Народный опыт, как правило, всегда безошибочен, и его надо уважать. Я с вами согласен. Верно: люди заболевают очень часто от простуды. Но характерно, что заболевают проказой далеко не все простудившиеся, а только какой-то весьма ничтожный процент. Это значит: организм ослаб и дал возможность бактерии, уже сидевшей в нем и поджидавшей лишь удобного случая, начать разрушение…

- Нет, видно, я глуп, — тупо уставился Протасов на Зернова, — видно, не спросясь позволения, поперся в калашный ряд, — и он развел руками, точно обидевшись.

Но Зернов не обратил внимания на эти слова и смотрел на Протасова так, будто спрашивал — скоро ли ты кончишь?

- А вот в кислотоупорности так и не убедили меня, — продолжал Василий Петрович. — Не убедили. И в том, как происходит заражение, — тоже не убедили… Все неизвестно!.. Все темно и мутно.

Он хотел сказать еще что-то, по-видимому волнующее его, но в этот момент раздался звонок на ужин, и собравшиеся стали подниматься со своих мест. Уже на дворе Протасов слегка притронулся к рукаву Зернова.

- А ведь выходит, — посмотрел он на него пытливыми глазами, — будто все человечество прокаженное. А? — и тихо засмеялся. — Как вы думаете? По-вашему, ведь получается, что и все — не лучше меня… Одна лишь разница: мне случай подвернулся, а вы его ждете… Э-э, да что там толковать! — махнул он вдруг рукой. — Ведь наука только вид делает, дескать, много знаем, а ведь на поверку — не знает ничего…

Зернов не отвечал. Он шел задумавшись и, возможно, даже не слышал слов Протасова.

- Ведь вот какая музыка, — продолжал тот, стараясь идти в ногу с Зерновым, — проказой переболело все человечество, десятки тысяч лет она стоит за его спиной, и тысячи ученых ломают над ней голову, и еще больше умных книг написано о ней, и пройдет еще десять тысяч лет, и через десять тысяч лет будут говорить о ней так же, как мы сегодня: чем больше узнаем о ней, тем меньше знаем и понимаем ее… Впрочем, что ж это я? — остановился он и принялся засовывать в карман записную книжечку, которую все время держал в руках. — Вам туда, а мне надо к себе… Спасибо, Алексей Алексеевич, — вздохнул он, — никогда не забуду нашей встречи… До свиданья…

- До свиданья, — отозвался Зернов и крепко пожал слегка влажные пальцы человека, болеющего за судьбы человечества.

Когда Зернов нагнал остальных, Сергей Павлович засмеялся и сказал:

- Вот чудак этот Протасов… А ведь он хороший человек. Но я совсем не ожидал, что он способен на такие суждения! Нет, обратите внимание — каков! А?

- А знаете, Сергей Павлович, — вполголоса ответил Зернов, — вашему Протасову страшно хотелось бы видеть прокаженным если не все человечество, то хотя бы половину его. Ему не то тягостно, что он болеет, а то, что проказой не охвачены многие другие… Тогда б он чувствовал себя не таким безнадежно одиноким. Ведь страдание вдесятеро облегчается, когда человек чувствует, как страдает не он один, а все или многие… Так устроен человек.

Да, странно, — задумался он, слегка опустив голову и устало смотря перед собой.

Это был последний осмотр.

Как всегда, надев халат, доктор Туркеев запер дверь кабинета на ключ, остановился у стола и, держа в руке стетоскоп, задумался. Вера Максимовна, потупив глаза, принялась медленно раздеваться. Сейчас почему-то ей было стыдно. Этого прежде она не чувствовала.

- Может быть, можно не раздеваться, Сергей Павлович? — несмело подняла она глаза.

- Нет уж, извольте… — сказал он строго и даже сердито.

Она подчинилась и, спустив лямки сорочки, обнажила грудь. Тотчас же по плечам и спине побежали мурашки, Вера Максимовна поежилась. Туркеев взял кусочек бумаги.

- Закройте глаза и не открывайте их, пока не скажу, — приказал он и провел по плечу уголком бумажки.

- Чувствуете?

- Да.

- Где?

- На плече.

- Так, — улыбнулся он, — не смейте смотреть, — и снова провел уголком бумажки по груди.

- Чувствуете?

- Да. На груди.

- Очень хорошо, — и опять провел по спине. — А сейчас где?

- На спине, — улыбнулась она, крепко сжимая веки. Сергей Павлович опустил руку с бумажкой.

- А сейчас где? — строго спросил он, всматриваясь в ее зарумянившееся, смущенное лицо. Она не отвечала. — Где же я трогаю вас? — с той же строгостью спросил он. — Говорите же! — и, отвернувшись в сторону, улыбнулся.

- Я ничего не чувствую сейчас, — чуть-чуть нахмурилась она, и в голосе послышалась тревога.

- Да не волнуйтесь! — уже громко засмеялся он. — Вы и не могли чувствовать.

Так исследовал он чувствительность всех участков кожи, начиная с шеи и кончая ступнями. Остался очень доволен. Чувствительность в превосходном состоянии.

Осмотр длился минут сорок.

- А теперь можете одеваться, — сказал он и отошел к окну.

Когда она оделась, Туркеев вернулся к столу. Лицо его было ясно, добродушно, но взгляд строг.

Последние мазки, взятые из носовой слизи, гортани, полости рта и желез, подтвердили в пятый раз, что бактерии отсутствуют. Язвы давно исчезли: на их месте остались теперь лишь слабые следы, заметные только при тщательном рассматривании. За последний месяц вес Веры Максимовны прибавился на три килограмма. Изжоги и болевые явления не возвращались три месяца. Туркеев протер очки, сказал, не глядя на нее:

- Я так и знал — рано или поздно, а от магарыча вам не отделаться.

Она стояла у стола и крутила медную крышечку от чернильницы.

- Скажите, Сергей Павлович, только правду…

- А когда я говорил вам неправду? — и надел очки.

- Я знаю, долг иногда вынуждает говорить людям неправду.

Он мельком взглянул на нее.

- По отношению к вам, батенька, у меня решительно не было оснований говорить неправду. Да. Ну, чего вы еще надумали?

- Это окончательно, Сергей Павлович?

- Вот тебе и н-на! — развел он руками. — Этого не скажет никто в мире. Но если хотите правду — извольте, — засмеялся он. — Василий Петрович Протасов убежден, что все человечество — прокаженное, а значит, в том числе и я. Но отсюда не следует, что все человечество должно заболеть. Что касается вас, то, если хотите, я могу рекомендовать вам отпуск месяца на три — разумеется, за счет лепрозория… Теперь как раз — фрукты, арбузы, дыни, а в Крыму виноград созреет скоро, и купаются там… Поезжайте: вы честно заслужили